От снега до снега

Смеркалось еще больше. Вдали вспыхивали зеленоватые зарницы, и этих коротеньких, мгновенных вспышек, оказывается, вполне хватало, чтобы бурливая поверхность воды вдруг открылась чуть ли не до горизонта. Но они же, зарнички, отполыхнув, погружали все вокруг в непроницаемую, казалось, темень.

———

В темноте среди обледенелых зданий на Исаакиевской площади я не сразу нашел дом, где стояла батарея МЗА капитана Березкина.

Через всю площадь крест-накрест протоптаны в мглистом снегу тропинки. По какой идти? Пошел наугад по той, что ведет к памятнику Николаю I. Памятник наглухо обшит досками и обложен мешками с песком.

«Дом слева от собора!» — сказал мне по телефону Березкин.

Если встать спиной к Исаакию, самое высокое здание слева — гостиница «Астория». Если встать лицом — вроде все дома одинаковые. А ведь батарея на крыше так замаскирована, что и при свете дня не сразу ее обнаружишь.

Минут десять стоял я в центре пустынной, заснеженной площади. Тишина, ни души вокруг. Только метроном над входом в гостиницу стучит тревожно и гулко. Да лучи прожекторов поспешно шарят по низкому, туманному небу.

Какая это была до войны изумительно красивая площадь! Бывало, приезжая из Хабаровска в отпуск, часами бродил я вокруг Исаакия, поднимался под купол собора и всякий раз, будто впервые, с трепетным удивлением смотрел с птичьего полета на город, на Неву, на взморье, уходящее далеко к горизонту, и сами по себе вспоминались пушкинские строки: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия!..»

А в памятное воскресенье 22 июня 1941 года, в десятом часу утра, мне позвонил из «Астории» Евгений Долматовский.

— Приходи, позавтракаем! — сказал он.

Мы подружились с Евгением Ароновичем в Хабаровске зимой 1938 года, когда он по поручению Фадеева помогал нашей дальневосточной писательской организации.

Около четырех месяцев провел поэт на Дальнем Востоке. За это время он побывал у моряков Тихоокеанского флота, на пограничных заставах, выезжал с Театром Красной Армии в отдаленные воинские гарнизоны.

Поэт вернулся в Москву с почти готовой книгой, которую так и назвал — «Дальневосточные стихи», и эта книга, по-моему, до сих пор занимает в его творчестве видное место.

Когда я пришел в «Асторию», завтрак уже был на столе, и за чашкой черного кофе с коньяком мы стали вспоминать совместные поездки по краю, наших общих друзей-дальневосточников.

Вспомнили Арона Копштейна, талантливого поэта и храброго воина, погибшего на недавней финской войне. Когда Долматовский рассказывал о мужестве нашего товарища, я никак не мог представить себе тяжелого на подъем, вечно опаздывавшего в редакцию и в то же время страшно суетливого и рассеянного Арона, который постоянно что-то терял или забывал в гостях; я не мог представить, как он носился на лыжах по финским снегам и скалам в тылу противника с полной солдатской выкладкой за спиной.

Мы вспомнили много чудачеств Арона и одно особенно смешное: как Долматовский помог ему купить синий бостоновый костюм.

Арон Копштейн служил в Приморье танкистом и, демобилизовавшись, долгое время не мог приобрести гражданскую одежду. Нарядившись наконец во все новое, побежал на радостях в гастроном, купил жареного гуся, сунул его, незавернутого, под мышку и принес моей жене:

— Любочка, ты только погляди, какого я купил орла на завтрак! — по обыкновению восторженно закричал с порога Копштейн.

— Арон, что ты сделал со своим новым костюмом! — в отчаянии закричала моя жена. — У тебя весь пиджак в гусином жиру.

Арон сделал скорбное лицо.

— Верно, надо было завернуть гуся. Умоляю, ничего не говорите Жене, а то он меня убьет...

Опасения его были не напрасны: он получил от Долматовского соответствующую выволочку, и хотя Арон, краснея от стыда, моргал глазами и лепетал «больше не буду», прощения так и не выпросил.

Вообще за ним нужен был глаз, и Арон, сознавая это, слушался советов и наставлений Долматовского.

Жизнь Копштейна сложилась трудно. На Украине во время гражданской войны он лишился родителей, был подобран красноармейцами на улице и отдан на воспитание в сиротский дом. Очень рано у мальчика проявился поэтический талант. Первые стихи Арона стали появляться в пионерской газете, когда он еще учился в трудовой школе.

Перед своим призывом на военную службу Копштейн уже был известным в Киеве украинским поэтом, автором нескольких стихотворных сборников.

На финскую войну он ушел добровольцем вместе со своими однокурсниками — студентами Литературного института имени Горького.

Долматовский прочитал несколько стихотворений, написанных Копштейном на фронте в землянке, и это было, я думаю, лучшее, что создал поэт за свою короткую, славную жизнь.

У меня сохранился номер журнала «Смена» за 1940 год со страницей стихов Копштейна «Из последней тетради». В своем кратком предисловии к ней командир взвода К. Цуркин, хорошо знавший поэта в боевой обстановке, сообщает: