Отец. Жизнь Льва Толстого

«Смолоду Агафья Михайловна была очень красива», — рассказывает про нее Татьяна Львовна Сухотина—Толстая, и многие искали ее любви с честными и не честными намерениями. Но гордая красавица всем отказывала и оставалась девственницей. Она этим очень гордилась.

«Вы не смотрите на меня, что я теперь такая страшная стала. Я смолоду красавицей была, — рассказывала она мне. — Бывало, сидит графиня на балконе в большом доме с гостями. Понадобится ей носовой платок, — она позовет меня: «Фамбр де шамбр! Аппорте мушуар де пош!»[78]А я им в ответ: «Тутсуит, мадам ла контесс!» И принесу им на серебряном подносике батистовый платочек. А господа на меня так и смотрят!.. А иногда господа меня сторожили, как я из одного флигеля в другой иду. Я это замечу, да нарочно далеко за домом прохожу. Перелезу через канаву, вся в крапиве острекаюсь, а на глаза им так и не попадусь. А они сидят, ждут меня… Не любила я этого, графинюшка…»4

Агафья Михайловна смутно понимала драму Толстых и была целиком на стороне Софьи Андреевны.

«Нынче утром вышел в одиннадцать часов и опьянел от прелести утра, — писал Толстой жене от 8 апреля. — Тепло, сухо, кое–где с глянцем тропинки, трава везде, то шпильками, то лопушками, лезет из–под листа и соломы; почки на сирени; птицы поют уже не бестолково, а уж что–то разговаривают, а в затишье, на углах домов, везде, и у навоза жужжат пчелы…

Читал днем, потом обошел через пчельник и купальню. Везде трава, птицы, медунички; нет ни городовых, ни мостовой, ни извозчиков, ни вони, и очень хорошо. Так хорошо, что мне очень жалко вас стало, и думаю, что тебе непременно надо с детьми уезжать раньше, а я останусь с мальчиками».

Летом Толстой, уступая настояниям жены, купил дом в Москве, в Долгоха–мовническом переулке. Он не искал дома в аристократических районах, с красивым фасадом и парадным входом — он искал природы в городе и нашел не только дом, но целую усадьбу.

Большой, двухэтажный деревянный дом стоял среди широкого двора, отделенного от переулка высоким забором, службы: флигеля, сторожка, каретный сарай, коровник, конюшня, кухни — образовывали более или менее правильный четырехугольник. За домом тянулся большой сад с старыми деревьями, аллеями, цветущими кустарниками и высоким курганом посредине. Извилистая, тенистая тропинка вела наверх, на площадку, откуда был виден соседний громадный парк графов Олсуфьевьгх, с семьей которых очень подружились Толстые.

«Какая прелесть сад, — писал он жене, — сидишь у окна в сад — весело, спокойно. Выйдешь на улицу: уныло, тревожно». В другом конце сада, вдоль пивоваренного завода, широкая проторенная дорожка вела к колодцу — единственному источнику снабжения водой. Вода накачивалась насосом и в большой бочке привозилась в дом, осенью и весной таскалась в бадьях на коромысле, а зимой возилась на санках. Легко представить себе, сколько надо было воды на такое большое хозяйство: для мытья и для кухни, для лошадей и коров, которых в Москву приводили каждую зиму из Ясной Поляны.

Несколько раз в день дворник накачивал и развозил воду по усадьбе. Ранней весной Толстой, желая снять с жены заботы по дому, переехал в Москву с двумя мальчиками — Сергеем и Львом, остальная семья осталась в Ясной Поляне, ожидая конца ремонта.

Забот было много: надо было ремонтировать кухню, переложить печи, выбрать обои, перестроить лестницу, исправить полы, приготовить подвалы, где можно было бы хранить запасы, привезенные из деревни: яблоки, овощи, бочки с кислой капустой и солеными огурцами, варенье, маринады. Толстой хлопотал, но устраивая, сомневался: понравится ли Соне расположение комнат, выбор обоев, балясины на лестнице…

Между тем, слух о перемене в настроении Толстого быстро распространился. Некоторые статьи его были уже напечатаны. Он продолжал работать над «Исследованием и Переводом четырех Евангелий»[79] «Критикой Догматического Богословия» и «Так что же нам делать?» Предисловие к «Исповеди» было уже напечатано в «Русской мысли», но сама статья была запрещена цензурой.

За Толстым, особенно в связи с его общением с сектантами, главным образом с молоканами в Самарской губернии, был установлен негласный надзор.

Но это не мешало людям, ищущим, как и он, правды Божьей, искать общения с Толстым. И люди эти были самые разнообразные. В Москве Толстой познакомился с старым раввином Минором и стал учиться у него древнееврейскому языку. Он решил, что должен изучить Библию, читая ее по–еврейски.

Весной 1882 года семья Толстых приобрела нового друга.

«Как искра воспламеняет горючее, так это слово меня всего зажгло. Я понял, что я прав, что детский мир мой не поблекнул, что он хранил целую жизнь и что ему я обязан лучшим, что у меня в душе осталось свято и цело. Я еду в Москву обнять этого великого человека и работать ему… Я безгранично полюбил этого человека, он мне все открыл. Теперь я мог назвать то, что я любил целую жизнь… — он мне это назвал, а главное, он любил то же самое». Так писал в своих записках известный художник–академик, Николай Николаевич Ге 5.