Откровение в Галисии

Когда Лукас вышел из палаты Сантьяго, ему показалось, что прошло несколько веков. Он чувствовал себя уставшим, а в душе поселилась грусть, которая, он был уверен, уже никогда его не покинет. Священник закрыл дверь и, словно робот, двинулся в сторону стульев, стоящих около автомата с кофе. В эти предрассветные часы в холле клиники было пусто, но помещение словно хранило следы тех, кто побывал здесь в течение дня. В мусорном ведре высилась гора бумажных стаканчиков, а на полу и даже на стене виднелись пятна от пролитого кофе. Лукасу хотелось приткнуться где-нибудь, и он сел на стоящий рядом с автоматом стул и прижался к теплой и тихо гудящей машине. Поставив локти на колени и оперев голову на руки, попытался помолиться, понимая, что только у Господа может обрести утешение и поддержку, никто из смертных не в силах ему помочь. Но исповедь Сантьяго вытеснила остальные мысли. Слова пульсировали у Лукаса в голове, как стучит мяч о стену, сводя его с ума причудливой траекторией и настойчивым ритмом. Тук, тук, тук, тук… Удары не были случайными, все они попадали четко в цель. Добровольно принятые страдания на пути к просветлению…

Священник открыл глаза и поднял голову: перед ним остановилась Катарина, снисходительно глядя на него сверху вниз. Лукас хотел что-то сказать, но у него вырвался лишь усталый вздох. Он проиграл.

— Я тебя предупреждала.

Священник кивнул.

— Говорила, что он сошел с ума, но ты меня не слушал…

Он снова кивнул.

— Сейчас я заходила к нему: спит как ангелок. Похоже, моему мужу стало намного легче. — Катарина улыбнулась и села рядом с Лукасом.

За приятным звуком, сопровождавшим открытие дверей лифта, последовал шум поспешных шагов и звон стекла. От сквозняка загудело в шахте. Встревоженные священник и Катарина вскочили на ноги. По направлению к ним бежали Ногейра и Мануэль. На другом конце коридора дверь, ведущая на пожарную лестницу, была распахнута настежь. Ее остекление каким-то чудом уцелело, но полностью растрескалось, словно в него ударила молния. Дождь хлестал в открытое окно с такой силой, что, когда все четверо оказались у палаты Сантьяго, их одежда промокла насквозь. Флуоресцентная лампа все так же горела в изголовье кровати, а по бокам от нее свисали ремни, которые раньше удерживали руки пациента.

Ногейра и Мануэль побежали к пожарной лестнице, пытаясь понять, куда делся Сантьяго. Лукас замешкался, поскользнулся на мокром полу и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Свисавшие у кровати ремни напоминали ему безжизненно опущенные руки. Священник почувствовал, что кто-то стоит рядом, повернулся и увидел Катарину.

— Ты его развязала! — с отвращением сказал он. Его голос прозвучал так тихо, что из-за воя ветра слов было почти не слышно.

Катарина подняла руку и прижала палец к губам Лукаса. Не будь он священником, принял бы этот жест за флирт. Ее прикосновение и правда обжигало, но причиной тому было не плотское желание. Катарина подошла так близко, что Лукас почувствовал исходящий от нее аромат гардений.

— Он очень устал, хотел спать и не мог повернуться на бок, потому что был привязан. Я немного ослабила ремни, чтобы помочь ему, — прошептала жена Сантьяго священнику на ухо. — Ты сказал, что после исповеди он успокоится. Найдет умиротворение. И что ты будешь молчать.

Лукас почувствовал, что от злости у него на глаза наворачиваются слезы. Он оттолкнул Катарину и помчался к пожарной лестнице. По коридору, привлеченные шумом, бежали к палате медсестры и два охранника. Только сейчас священник понял, что к вою ветра примешивался звук сработавшей аварийной сигнализации: должно быть, она включилась, когда открылась дверь эвакуационного выхода.

Мокрая одежда липла к телу — Лукаса словно окатили ведром воды. Он пристально всматривался в темноту и звал Ногейру и Мануэля, но ветер шумел в ушах и заглушал его голос. Священник поскользнулся, начал падать и почувствовал, как что-то твердое впилось в его колено. Схватившись за перила, он восстановил равновесие и тут же ощутил, как металл дрожит под его рукой. Начал карабкаться наверх, не выпуская поручня и осторожно переставляя ноги, пока не оказался на плоской крыше клиники. После темноты, царившей на пожарной лестнице, фонари, освещавшие вывески на здании, ослепили его. Сделав ладонь козырьком, священник увидел фигуры трех мужчин около больших синих букв и помчался туда.

В лучах прожекторов крыша напоминала взлетно-посадочную полосу аэропорта. Намокшая и прилипшая к телу больничная пижама Сантьяго казалась белой и походила на саван. Стоя на парапете, маркиз повернул голову и посмотрел на своих преследователей.

— Не подходите! — заорал он, стараясь перекричать вой ветра.

Мануэль понял, что находится ближе остальных, и остановился. Он обернулся, ища глазами Ногейру, но фонари светили прямо в лицо, и писатель видел лишь фигуры двух мужчин и женщины, не различая, кто есть кто.

— Послушай, Сантьяго, давай поговорим, прошу тебя, — сказал Ортигоса, стараясь выиграть время. Он не ожидал, что маркиз удостоит его ответом, поэтому очень удивился, услышав спокойный голос: