Отличник

– За что такая честь?

– За то, что не воспринимая мои произведения, как имеющие право на существование, помогаешь мне их создавать.

– Я не произведениям твоим помогаю, плевать я на них хотел. И ты прав, они мне не нравятся. Я тебе помогаю, человеку «от мира всего» (выражение Гарбылева). Потому что знаю, если тебе прямо сейчас не сесть за стол и не писать, то ты зачахнешь. А нам ты нужен розовый, здоровый, тот прежний весельчак, Тарас – балагур, душа компании.

Уходя, я решил, что утрясу все финансовые вопросы сам, не дожидаясь Толи и Леонида. Ведь они хоть и ополовинили оговоренные платежи, но не дали же ни копейки. Даже тогда, когда Тарас сидел уже на хлебе да на воде, не давали, все продолжали обещать.

За деньгами я поехал к его богатеньким друзьям-сокурсникам. У одного из них была своя мебельная фабрика, у другого обувной магазин. Тагир Чурхенов, владелец мебельной фабрики, долго рассказывал мне о том, как начинал он в своем бизнесе. Я не решился просить у него денег, что-то подсказывало мне, что он не даст. Очень уж дорожил он каждой заработанной копейкой.

Я поехал к Мулерману, в магазин обуви. В его магазине, по нашей протекции работал отец Яши Перцеля, Зиновий Михайлович. Был он страшным пьяницей. Говорят, среди евреев алкоголиков мало, но если уж еврей пьет, то даст сто очков вперед любому русскому. Разумея падение на дно стакана. Яшин отец был именно таким.

И я попал в магазин как раз в тот самый момент, когда работодатель выяснял отношения со своим нерадивым подчиненным. Мулерман вызвал Зиновия Михайловича к себе в кабинет, для принципиального разговора. Заметив меня по пути к начальнику, Перцель-старший подошел ко мне вплотную, дыхнул и спросил:

– Пахнет? – при этом еле стоял на ногах и не удивлюсь, если он принял меня за своего сына или за кого-нибудь другого.

– Попахивает, – честно сказал я.

– Хорошо. Буду молчать и дышать в сторону.

Он вошел в кабинет, я за ним не последовал, но так как дверь осталась открытой нараспашку, то я имел возможность слышать все, что в кабинете говорилось.

– Почему вы за прилавком стоите пьяный? – миролюбиво спросил Мулерман.

Перцель выдержал паузу и приказным тоном сказал:

– Дальше!

Мулерман сообразил, что Зиновий Михайлович даже не понимает, о чем его спрашивают, не вникает в суть претензий. Это его стало раздражать.

– Вы себя в зеркало видели? Рубашка из брюк вылезла, молния на брюках расстегнута. От вас разит за версту. Покупатели ко мне приходят, жалуются.

– Дальше! – тем же наглым и повелительным тоном, не разбирая, конечно, ни слова из того, что ему говорят и, стараясь лишь удержаться на месте, не завалиться, не упасть, командовал Зиновий Михайлович

– Да куда уж дальше-то! – заорал, выйдя из себя, Мулерман. – Если еще раз подобное повторится, я вас уволю. Вы поняли меня, Перцель?

– А вот с этого и надо было начинать! – наставительно грозя пальцем, сказал Яшин отец и неровно шагая, вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Проходя мимо меня, он весело подмигнул, словно ничего и не случилось и, как потом я узнал, добавив в подсобке еще, как ни в чем не бывало, снова занял свое место за прилавком.

– Ну, что мне с ним делать? – пожаловался Мулерман.

– Не всегда же он, наверное, такой, – попробовал я заступиться. По моей просьбе его все же взяли.

– До такой дури, конечно, редко допивается, но пьян всегда, ежедневно.

У Мулермана мне так же не хватило духа просить денег для Тараса. Почему-то вспомнилось его пренебрежительное отношение к своему сокурснику и другу. На дни рождения он ему дарил то шариковую ручку, то стакан в мельхиоровом подстаканнике, то свежую пару носков.

Я позвонил своему сослуживцу и рассказал все с самого начала, как кредитоспособные участники договора Леонид и Толя, сами вызвавшиеся помочь, умыли руки, как относятся к тому, что Тарас делает его богатые друзья и даже не договорил, то есть просить не пришлось. Он мне сам предложил свою помощь и это при том, что никогда Тараса не видел, и уж, конечно, не читал ничего из написанного им.

К тому времени с Толей и Леонидом творилось что-то немыслимое. Толя намеревался устроить Тараса продавцом икон на улицу Арбат. Леонид советовал ему стать продавцом у Мулермана, сменить за прилавком отца Перцеля. И это все после того, как понудили оставить работу и обещали финансовую помощь. Такая вот бесовщина полезла из них наружу. Они даже и не старались маскироваться. Я был свидетелем того, как они смеялись над Тарасом, что называется, прямо в лицо.

– Ишь ты, не хочет иконы продавать, и в магазин не хочет. Все-таки не оставляет той мысли, что когда-нибудь станет настоящим писателем, – смеялся Толя.

– Да-да, – вторил Леня, – а ты кому-нибудь из известных людей свои вирши показывал? Кто-нибудь признал тебя?

Тарас реагировал на эти злобные выпады спокойно, как любящий отец на озорство своих малолетних чад.

Леонид обещал дать денег Тарасу и не дал, а когда узнал, что ему дали другие люди, звонил Калещуку и стыдил: