Отличник

– Я этого не слышал, – Москалев-старший закрыл руками уши, – никогда о матери не говори ничего плохого. Даже не думай плохо никогда. Мать – это святое. Мать дала тебе жизнь и за это одно ты должен быть ей благодарен, она тебя вырастила, воспитала, образовала. Не смей! Чтобы больше не слышал от тебя о матери худого слова. Вон, какого красавца миру явила. А то, что пришлось поднимать тебя одной, это не ее вина, а моя. Меня ругай. Меня ругать ты можешь, но не ее. Она святая.

Говорилось все это Москалевым- старшим предельно серьезно. Леонид мне потом, смеясь, говорил:

– Возрази я тогда, скажи что-то, даже заикнись, прихлопнул бы на месте. Вот магнетизм, вот энергетика, вот кому бы на сцену, что сцена, – стадионы бы покорял.

3

Вслед за этим случилось еще одно немаловажное событие. Прямо среди ночи позвонил Леонид. Позвонил в общежитие. Меня пришли, разбудили, позвали к телефону.

– Здравствуйте, молодой человек, – говорил Леонид очень веселым голосом. – Мы тут сидим в ресторане. Я, Толян Коптян, видимо, армянский режиссер и художник, а так же наш любимец Тараскин. Родилась высокая идея. Не хотите ли чисто символически принять участие в фонде написания пьесы драматургом Калещуком? Мы уговорили его уволиться с постылой работы и написать дорогую его сердцу пьесу. А я и Толян будем ему каждый месяц подкидывать деньжат. Он согласен и мы согласны, но только в том случае, если вы благословите это начинание на успех.

Я очень обрадовался и за Толю, и за Леню, и за Тараса и, само собой, дал свое согласие во всем, по мере сил, это мероприятие поддерживать.

После ресторана Москалев с Коптевым завезли Калещука домой, а сами поехали в северную столицу ходить по местам боевой славы Родиона Романовича Раскольникова, так как Леонид замышлял снять художественный фильм по роману Достоевского «Преступление и наказание». Меня метил на главную роль – Родиона. Толю – на роль Разумихина, в общем, планы поистине были наполеоновские.

Тараса обнадежили, сказали, что вопрос с финансированием решат в течение недели, на деле – поругались в Питере и, вернувшись домой, попрятались по норам. Тарас им поверил, уволился с работы и сидел, писал пьесу, ожидая обещанных субсидий. Первым вышел из подполья Леонид, он привез Бландину к Тарасу, познакомил их.

– Вот, буду ему деньги давать, – сказал он подруге, – финансировать его работу. Я люблю помогать людям.

Заметив нешуточную заинтересованность Бландины, Леонид тут же решил развеять романтический ореол звания писателя и драматурга.

– Писать легко. Я сам видел, как он пишет. Видишь, там на стене висит ватманский лист, расчерченный на графы. А в графах заглавия: любовь, дружба, ненависть. А далее все просто. У него много друзей, он слушает их истории, записывает, систематизирует и получается повесть, роман или пьеса.

Мало того, что друзья мои все тянули и откладывали с той помощью, о которой говорили, Леонид с Толей устроили Тарасу настоящий экзамен, так называемый художественный совет. Спрашивали, о чем пьеса, закончит ли он ее за полгода и хуже всего было то, что и я, собственной персоной, хотя и косвенно, но также участвовал в истязании. Я сидел с ними рядом, молча участвовал в этом скверном спектакле и думал о том, что на месте Тараса давно бы уже сорвался, выгнал бы всех нас вон.

Я завидовал той силе смирения, которой Тарас обладал. И пока друзья мои совещались, откладывая финансирование на очередной непродолжительный срок, я задумался о себе, о своей, «взрослой», жизни в искусстве. Так ли еще придется смиряться перед чинушами разного уровня, для того, чтобы донести до людей свое задуманное и выстраданное. Всматриваясь в грустные глаза Тараса, страдающего, конечно же, в большей степени за нас, жалких болтунов, чем за себя, я пришел к простой формуле существования художника в миру. Судьба художника – страдать, терпеть, работать, работать до тех пор, пока силы не иссякнут, а затем снова работать, терпеть и страдать.

Толя каждый день ужинал в ресторане «Прага», Леонид каждый вечер покупал себе на ночь проститутку. В сутки они тратили по две-три месячных зарплаты, обещанные Тарасу, а для него все денег не находилось.

– Я тебе буду давать половину от оговоренной суммы, – собравшись с духом, сказал Тарасу, наконец, Леонид. – А если денег не будет хватать, то ты будешь звонить, и я тебе подкину. Договорились?

– Ты пока поживи на те деньги, которые тебе даст Леня, – говорил Толя. – А потом, когда они кончатся, я тебе дам свою долю.

То есть вместо помощи получалось прямое вредительство и издевательство. Мне становилось понятно, почему ни у одного, ни у другого в творчестве не ладилось. Они перестали отличать главное от второстепенного, а если еще точнее, то второстепенное для них стало главным, а главное – второстепенным.

Если же я ошибаюсь, то в таком случае они просто сделались импотентами, не имеющими сил и возможности довести заявленное, продекларированное дело до положительного результата. Мне стыдно было за друзей своих перед Тарасом. Прощаясь с нами, Тарас сказал Леониду:

– Тебе особенная благодарность.