Отличник

Вспомнил тот осенний вечер, когда еще не было Дружка, и я сидел дома один, с горя пил. Ко мне приехала Тамарка. Я ей обо всем рассказал, то есть о предательстве друга и невесты. Плакал, ругался, налил рюмку и ей. Она выпила, не закусывая. Я ей налил вторую, она и ее опростала. Потом говорила, что была готова выпить всю бутылку, лишь бы мне поменьше осталось этой отравы. Третью рюмку я ей не налил, просто было жалко, – не Тамарку, а водки. Я ведь и за эти две рюмки в душе проклинал ее, переживал, а вдруг именно их мне и не хватит для того, чтобы обрести, пусть ненадолго, но спокойное, нормальное состояние. Водка мне давала забвение. Из-за этих двух рюмок я ее презирал, ненавидел, и в качестве компенсации ничего не придумал лучше, – стал домогаться. Просил, чтобы она осталась ночевать, грозил тем, что в случае отказа она меня больше не увидит. Но Тамарка, совсем еще недавно стремившаяся к этому, на этот раз проявила завидную стойкость. А я ведь ее не обманывал, со мной бывало такое. Знаю, что не прав, но стою на своем. Так же бывало и во взаимоотношениях с женщинами. Заденет меня женщина чем-то пустяшным, а я из этого пустяка, из этой «моськи» такого «слона» в себе выращу и – все. Обижен смертельно, не подходи. Обо всем я рассказал Тамарке, намекая тем самым на то, что не властен над собой. Вот, уйдет она, – я обижусь. Потом и знать буду, что дурак и кругом не прав, а через самолюбие свое уже перешагнуть не смогу. На нее эти слова подействовали, поняла, что не шучу и не обманываю, испугалась, Но, посидев, подумав, отказала. Я провожал Тамарку до метро, злился. Проклинал и все же продолжал при всем при этом надеяться на то, что она передумает. По дороге мы шли то рядом, то один за другим, и я сыпал угрозами. В основном, повторял одну и ту же фразу: «Больше, родненькая моя, ты меня не увидишь». Шел в расстегнутом нараспашку габардиновом пальто, оставшуюся в бутылке водку допивал на ходу, прямо из горлышка.

Тут-то Тамарка мне и сказала:

– Не ругайся. Хочешь, я тебе свои стихи почитаю?

И стала читать. Я очень внимательно слушал. Пьяные слезы катились по щекам. Слова в стихах были самые простые, самые обычные, но сочетание этих слов рождало что-то необыкновенное. Рождало великие образы, красоту, тот волшебный сказочный мир, который бывает только в детских снах.

– Это не ты написала, – зло кричал я. – Если бы ты могла писать такие стихи, я бы…

Тут я осекся и замолчал, но про себя закончил эту фразу: «Я бы тебя любил». Тамарка, как мне показалось, поняла, что я хотел сказать.

Увидев ее четыре года назад в школе, познакомившись с ней, я просто был удивлен ее одаренности. Она все хватала на лету. Не было препятствия, которое было бы ей не под силу взять. Она просто подавляла всех своей красотой, обаянием, а, главное, силой личности. Подавляла тогда, подавляла и теперь.

Дошли мы с ней до станции метро. Я снова взялся грозить и настаивать на том. чтобы она осталась. Но она меня даже не слушала. Застегнула все пуговицы на моем пальто. Одна пуговица не застегивалась, я пришил новую, и она оказалась по размерам чуть больше, чем петля, но Тамаркиному упорству поддалась. Подняла мне воротник и сказала:

– Целуй меня в лоб и иди домой, а то простудишься.

– Ты что, покойница, чтобы в лоб тебя целовать? – Съязвил я и, обняв, попытался добраться своими губами до ее губ. Но не добрался. Получил под поцелуй только щеку и, не глядя на то, как она пройдет, поедет, пошел домой.

Был и такой случай.

Интересно вам будет узнать, как я нашел Тамарку выздоровевшей. Пришел из института, смотрю, она сидит, книжку читает, а на губе вроде как кровь.

– Это у тебя губа треснула или ты ударилась? – спросил я, беспокоясь.

– Это помада. Я специально так накрасилась, чтобы эффект треснувшей губы создать. Для шарма.

– Смешно все это. Фантазия твоя, смотрю, просто не имеет границ. Ты мне скажи, почему тебя Тонечка мамой называет?

– Потому, что наша мама Варя не хотела ее рожать. Говорила, поздно, да и от Юсикова она не хотела иметь детей. Я упросила. Можно сказать, настояла. Сказала, что за ребенком буду ухаживать сама. Так и получилось. Мама родила, а я ее вынянчила. Вот поэтому Тоня и говорит, что у нее мамы две, – мама Варя и мама Тома.

– Понятно. Ты что, «Преступление и наказание» читаешь?

– А что в этом удивительного? Я Достоевского очень люблю.

– Даже очень? Никогда бы не подумал. И что же тебе в нем нравится?

– Все. Каждая строчка. Тот дух светлый, которым наполнены его романы.

– Это ты чьи слова мне говоришь?

– Свои. Говорю то, что думаю. Ты, кстати, на Раскольникова очень похож. Тебе об этом не говорили?

– В институте многие говорили. Я даже мечтал поставить отрывок из романа и сам в постановке сыграть, но как-то перегорел. Я рад, если ты говоришь правду. Очень рад. Я про Достоевского.

– А какой мне смысл обманывать?

– Не знаю. Может, врешь просто так. Без всякого смысла. Зачем нужно было врать, что ночуешь на Татищева? А ведь врала же.

– На то была причина. Я тебе ее потом открою.