Отныне и в Вечность

То, что она чувствовала и переживала сейчас, тоже было какое-то…совсем оно, короче, не желало выливаться в человеческие слова. Ну, в самом деле. Ее было вовсе не две в том, тогдашнем смысле слова. О раздвоении личности не могло быть и речи. Эни была одна, безусловно, одна. Она просто находилась как бы в онлайн-связи со своим отложенным фантомом. Правда, тут было одно ма-ахонокое "но". Этим самым фантомом следовало признать – с ума сойти! – собственный фант, инсталированный в собственное же тело, которое, между прочим, уже было занято ею самой в ее естественной истинной ипостаси! Причем, идиотизм ситуации усугублялся тем, что инсталлированный фант воспринимался как погулявший на вольных хлебах в качестве отложенного фантома и, следовательно, получивший новые знания, новый опыт, а потому от матричного фанта отличающийся. Матричному фанту полагалось бы принять его в себя, слиться с ним и обрести, таким образом, эти самые "новые знания". Вся фишка, однако же, в том и заключалась, что, во-первых, сам "погулявший фант" представления не имел, что это за новые знания такие он умудрился получить. А во-вторых, именно матричный фант, как она теперь совершенно отчетливо понимала, почему-то сопротивлялся этому слиянию, что было сил. Впрочем, "погулявший" тоже не слишком-то стремился в ласковые матричные объятия.

Поскольку отданными Всегда Правым поручениями откровенно манкировать было чревато, она решила направить на Темную своего фантома. Во избежание доносов. Однако "Всегда Правый" вполне мог счесть посылку фантома, а не истинного тела преступным своеволием, пренебрежительным манкированием прямыми указаниями и даже хамским манкистепством. Во избежание неприятностей – фантом от истинного тела должен был быть темнянами максимально не отличим – она решила не использовать фантоматоры Темной. А посему изготовить его следовало на собственной яхте, где у нее был оборудован самый совершенный фантоматор, какие только существовали во вселенной. На той же яхте его должно было отправить на Темную под видом себя в истинном теле. Эни отдала юному Брандису все необходимые распоряжения, в истинном же теле совершенно безотчетно устремилась туда, где однажды уже сумела преодолеть самый страшный в своей прежней жизни кризис.

Едва войдя в апартаменты отеля и даже не успев не то чтобы обустроиться, но даже и оглядеться, Эни поняла, что порыв ее был безнадежно глупым. Что тогдашняя она, и она нынешняя совершенно разные люди. Что помощи ей ждать неоткуда. И что выбираться из дерьма, в которое она в очередной раз умудрилась вляпаться, придется совершенно… да черт его знает, как из него выбираться, в самом деле, когда сама ты и есть дерьмо, если откровенно.

Нынешняя Эни, очень и очень неплохая интуитивистка, прекрасно понимала, что весь этот ее внутренний раздрай, скорее всего, является свидетельством глубинного неблагополучия в психике… а вот это уже было серьезней некуда. С первых дней пребывания в Столице она была готова выть, кусаться и царапаться. Ее состояние было прекрасно видно окружающим, прислуга старательно пряталась, соседи избегали, вакуум вокруг не предоставлял возможности разрядиться хоть на ком-нибудь.

Измученной, взбудораженной, перевозбужденной, прийти в себя и отдохнуть Эни не удавалось даже ночью. Самые мысли о постельных кувырканиях были ей неприятны – пожалуй, впервые в жизни. Сны были переполнены кошмарами, точнее, их заполняли вариации одного и того же кошмара. Шишковатое бородавчатое чудовище, которого никак не удавалось толком рассмотреть, выныривало из окружающей черной маслянистой воды, хватало ее зубами за шею, гнуло вниз, втыкало лицом в грязь и насиловало, насиловало, насиловало, омерзительно и нагло хихикая сквозь стиснутые на ее горле зубы. Зловонные челюсти насмерть пережимали дыхание, хихиканье громом грохотало в ушах, сон летел к черту, и Энни просыпалась с бешено колотящимся сердцем в неизменном холодном поту, и хорошо еще, если не с истошными истерическими воплями. Обращаться за помощью? К кому? Да и, скорее всего, – свой собственный… можно сказать, собственноручный опыт был тому ярчайшим свидетельством – вместо помощи следовало ожидать иглу между глаз, хотя бы и из чьего-нибудь изящного брелока.

Пытаясь хоть как-то рассеяться, Энни шлялась по Бродвею. Без цели, без смысла, просто шлялась, и все. Вокруг текла чужая, может быть, даже беззаботная жизнь. Бесновалась реклама шопов. Коромыслили дымом рестораны с кафушками, пабы и казино. Под осточертевшие "Трусики" манкистепили дансинг-румы. Подмигивали красными фонарями лупанарии и дома свиданий. Легальные и подпольные таксеры предлагали – первые громко, вторые шепотом – все виды виртуальных восчувствий, от электронного возбуждения любых и даже всех эрогенных зон разом, до каких угодно чувственных дериваций, хоть бы и зоо-садо-мазо запредельного уровня.