Отражения звезд

Они прошли в большую комнату с кружевными занавесками на окнах, смягчавшими свет, всюду были цветы, стояли и на рояле, на котором только что играли, а женщина ушла в другую комнату.

— Садитесь, очень рад, — сказал Званцев, однако вопросительно глядя на него.

— Я с одной маленькой просьбой. — Маврикий Андреевич оглянулся на дверь. — Вам эту просьбу будет нетрудно выполнить, Игорь Александрович.

Однако когда-то они называли друг друга по имени и были по-студенчески на «ты». Званцев с некоторым беспокойством выжидал.

— Дело в том, что я принял близко к сердцу одну судьбу... вы Марину Вячеславовну Скалдину не забыли еще?

— Нет, конечно, — ответил Званцев. — Ну, как она? Давно ничего не слыхал о ней.

— Живет, — сказал Маврикий Андреевич. — Помнит вас, радуется вашим успехам. А просьба у меня к вам такая — напишите ей несколько строк... скажу, что встретил вас по дороге.

Он достал из кармана блокнот и шариковую ручку, но Званцев лишь поглядел на них.

— Что же, собственно, я должен написать?

— Что захотите.

— Нет, так неудобно, — сказал Званцев, подумав: — Столько лет мы не виделись, лучше поздравлю ее с каким-нибудь праздником, с Новым годом, например... я непременно поздравлю ее с Новым годом, она была отличным аккомпаниатором.

А больше он ничего не сказал, теперь ему аккомпанировала Ядвига Броневская, и, видимо, лишь она одна стояла перед ним.

—Мы ваши концерты всегда по радио слушаем... когда теперь будет ваш концерт?

Званцев минуту помолчал.

— Вы что же — поженились? — спросил он неуверенно.

— Нет, просто живем в одной квартире, просто хорошие соседи.

Дверь отворилась — видимо, было условлено, что посетителю не дадут задержаться, — и Маврикий Андреевич поднялся.

— Мой бывший соученик Мирославцев, — представил Званцев. — А вот имя вылетело... с именами у меня всегда плохо.

— Маврикий.

Он пожал руку женщины, казалось что-то почувствовавшей, пошел к выходу, а Званцев любезно сказал:

— В ноябре у меня концерт в Ленинграде, в декабре выступаю в Москве. Приходите послушать.

— По радио послушаю, — наверно, будут передавать.

Маврикий Андреевич ушел, а Марине Вячеславовне ни о чем не сказал, да и о чем мог сказать: о том, что ничего-то не осталось для нее у Званцева, ничегошеньки.

...Вернувшись домой, он вымыл в кухне помидоры, зажег газ, суп был готов с утра, и Маврикий Андреевич стоял возле плиты и ждал, пока суп закипит. Потом он накрыл в комнате Марины Вячеславовны круглый стол, придвинул к нему кресло, и Марина Вячеславовна похвалила вскоре его суп из овощей.

— Дождусь когда-нибудь, что вы меня не только как повара, но и как музыканта похвалите.

— Не скромничайте... аккомпанировать вам всегда удовольствие.

— И только вы одна умеете так аккомпанировать... Вот и обменялись комплиментами.

После обеда Маврикий Андреевич пошел готовить кофе, к двум часам он должен был уже быть на репетиции, и они наспех выпили кофе.

Поздравительной открытки Званцев к Новому году не прислал, то ли его не было в Москве, то ли опасался жены, то ли сомневался, как примут его поздравление: может быть, предположат, что хочет возобновить старое знакомство. Но накануне Нового года Маврикий Андреевич, постояв в очереди, купил в магазине «Цветы» на проспекте Калинина три большие темно-красные, почти черные розы, сказал, вернувшись:

— Приятная для вас неожиданность... встретил случайно Званцева, просил вручить вам эти розы в виде поздравления к Новому году. Собирался послать, а тут я на пути.

— Где же вы его встретили? — спросила она.

— Поблизости от консерватории, шел, наверно, из дома. В декабре его концерт, предложил билеты. Я сказал, что послушаем по радио.

Маврикий Андреевич налил в высокую, узкую вазу воды, и в комнате стало сразу по-праздничному, однако как-то грустно по-праздничному. Он не был убежден, поверила ли Марина Вячеславовна, что эти розы прислал тот, кого она, может быть, продолжала любить, или это сделал другой, который, несмотря ни на что, ее любит...

А день спустя, возвращаясь с концерта, Маврикий Андреевич еще на лестнице услышал за дверьми их квартиры легкое, живое скерцо: играла, наверно, одна из девочек, с которыми занималась Марина Вячеславовна. Он неслышно открыл входную дверь, прошел в свою комнату, положил на обычное место футляр со скрипкой, снял фрак, отцепил белую бабочку галстука и заглянул в щель приоткрытой двери в комнату Марины Вячеславовны. Но играла не одна из девочек, а Марина Вячеславовна, ее руки в легком, почти шутливом скерцо бегали по клавишам, и инструмент покорно отдавал все свое музыкальное тепло, а может быть, и растроганность... И наверно, так трудно было нажимать на педали некогда послушным молодым ногам в Черных лаковых туфельках или замшевых, если они больше подходили к вечернему платью. А три темно-красные, почти черные розы стояли в высокой, узкой вазе, и, может быть, именно к ним обращено было скерцо, может быть, они разоблачили то, что он придумал накануне, и теперь для нее не было ничего нужнее этого разоблачения.

Мария Петровна