Отражения звезд

И все-таки хотелось рассказать о сыне и его жене, как получилось, когда привез он показать ее, а свадьбу и не справляли, расписались в загсе, и только позднее сказал сын родителям, что недавно женился; а прежде свадьба — событие, другой раз двое суток гуляли, отправляли молодых в далекое плавание, а сейчас словно сели в лодочку — и плывите.

— Сын мой женился, — сказал Иван Егорович, сидел, сложив между колен руки в больших синих жилах, но умелыми и спорыми были эти руки, такого слесаря, как он, только поискать, и на заводе с Доски почета его фотография с остриженной ежиком головой и расширенными под стеклами очков глазами и не сходила.

А Селиверстов, такой большой, словно наспех вырубили его топором из кряжа, сидел, положив руки на крышку стола с разбросанными костями на нем, но игру и не начали, не постучали по столу, чтобы хоть раз выглянул бы кто-нибудь из окна, сказал: «Стучат как оглашенные», а минуту спустя и сам спустится тоже постучать.

— Слышал, — сказал Селиверстов. — Не горюй, что не так получилось.

— Почему же — не так? — поспешил сказать Иван Егорович. — У каждого свой интерес в жизни... а она, Инна, по художественной части, у нее другой интерес, чем у нас с тобой.

— Это как же понимать — другой интерес... а мы с тобой что же — обсевки? Мы с тобой наследственные, я этого никому уступать не намерен. Твой дед кем был и папаша твой кем был — рабочим классом были. А мой дед и прадед, и, должно быть, и дальше в роду, один на Унже да Ветлуге лес сплавлял, другой — лесорубом был, и все с деревом, и я с деревом, а лучше костромича никто сруба и не срубит, мой отец срубал — и поныне намертво стоит, и после нас еще постоит, костромичи плохих срубов не делали.

— Жене сына не с моим дедом жизнь делить, и что было в моем роду — ей это ни к чему.

— Как это — ни к чему? Ты что же — прохожий человек в ее глазах? Ты и ей, между прочим, жизнь создавал, железные занозы из рук выковыривал, а если ей неинтересно это, то и тебе должно быть неинтересно с ней.

Селиверстов сразу стал наступать на жену сына, словно она и его обидела, пренебрегала и им с его плотничьим делом и руками, которыми он не хуже, чем Иван Егорович с металлом, мог обойтись с деревом, сделать из него все по любой мерке и фасону.

— Чего ты взъелся? — сказал Иван Егорович. — Она с уважением ко мне и к матери... посидели, чай за этим столом выпили, всё порядком.

Но о том, что Инна отказалась от торта, за которым он специально ездил в Москву, не любит она сливочных роз, и к пышкам матери тоже не прикоснулась, только зря трудилась мать, пекла с утра, явно не по вкусу ей было, — Иван Егорович не рассказал об этом, хотя и хотелось поделиться горькой мыслью, что, в общем, правильно это — не так получилось все, как он с женой хотели...

— Твой сын чем сейчас занимается? — поинтересовался Селиверстов.

— У него работа специальная, со мной не делится... секретное, наверно. Знаю только, что по ракетной части.

— Ракеты мастерит? — спросил Селиверстов, но как-то иронически. — Чтоб ж, может, такой специалист, что всех денег стоит, я этого не оспариваю. А ракеты кто свинчивает? Есть на ней всякие гаечки да шурупчики — кто их свинчивает? Бог, что ли, для этого нужен? Слесарь нужен, вот такой же, как ты... с твоими руками слесарь нужен, а без него никакая ракета не полетит, по одному только чертежу — не полетит. Я бы твоей Инне объяснил, если она не дура круглая.

Иван Егорович слегка обиделся за жену сына, хотел сказать, что не им с Селиверстовым рядышком с ней по жизни идти, так что ни к чему вся эта критика. Но все-таки почти сорок лет были у них общие мысли, да и жизнь, если разобраться, была общая, свое право на слово Селиверстов имеет.

А больше сын ни разу не привез свою жену, и Иван Егорович упрекнул его при случае:

— Чего же ты с твоей женой уже совсем на отшибе? Пожили бы у нас недельку, все-таки простор кругом, и комната хорошая есть, а мать с Инной сойдутся, дай им только вместе побыть.

Сын не сказал на этот раз, что у жены другие интересы, ответил лишь:

— Мы осенью на юг собираемся... а сейчас Инна над проектом одного памятника работает.

И следовало понять, что для этих дел местность с речкой, в которую и окунуться нельзя, не годится, а может быть, следовало понять еще и другое, но лучше об этом не думать.

— Постучим, Кузьма Кузьмич? — предложил Иван Егорович, чтобы не углублять трудный для него разговор.

Но Селиверстов со своей большой золотистой бородой, только уже в палевых подпалинах там, где пошла седина, смотрел в сторону поля, стреноженная лошадь паслась на нем, а подальше шелковая волна округляла по временам колосья ржи, и теплый, чуть щекочущий запах шел оттуда.