Отражения звезд

— Я ведь понимаю, писателю тишина нужна, — сказала Мария Ивановна почтительно; она не знала, что писателю нужна не только тишина, но и ровное состояние духа, чтобы сесть писать, а поди добудь это ровное состояние духа, больше привыкшего ко всяческим тревогам, иногда к придуманным, и ко всякой мнительностн, нередко ни на чем не основанной.

Я перешел из мезонинчика в нижнюю комнату, в которой стоял большой шкаф с книгами, и тома Тургенева, и Чехова, и Виктора Гюго, и Бальзака посверкивали своими корешками, напоминающими о тоннах и тоннах руды, которую писатель промывает на своей кустарной обогатительной фабрике, а прилипнет ли еще золотинка золота — кто знает, и всегда немного страшно думать о том, что не одному из нас суждено остаться лишь в массовом понятии литературы таких-то годов, это все равно что пассажиры такого-то поезда, и лишь по твоему проездному билету, если он сохранится только, кто-нибудь вспомнит, что и ты ездил в этом направлении.

За бабьим летом пришла осень, а потом и поздняя осень, а следом за ней и зима, вечера наступали все раньше и раньше, печь приходилось топить уже дважды в день, и на рамах окон нарастали за ночь полоски инея.

Мария Ивановна звала посидеть у нее, понимала, наверно, что писателю хочется не только писать книгу, но и побыть в домашней тишине, ни радиоприемника, ни телевизора у нее не было, только транзистор верещал где-то в стороне. Мы обычно сидели за чайным столом с вишневым или клубничным вареньем в вазочке, и я сказал Марии Ивановне раз:

— Вы, наверно, и не сознаете, какую роль играет библиотекарь в жизни писателя, ведь это его проводник, и уж если повел к читателю, писателю и незачем искать свои книги на полках, они всегда на руках, и такому писателю можно только позавидовать.

— Библиотекарь что ж, — вздохнула Мария Ивановна, — плохую книгу, веди не веди ее, все равно никуда не приведешь. Жалко, таланта у меня нет, а то написала бы о читателе, как он и без библиотекаря мед находит, а на одну вощину его не приманишь, сколько ни уговаривай.

— А вы не уговаривайте, если книга вам не нравится, — посоветовал я.

— На свой вкус полагаться нельзя, — сказала она строго. — Бывает, тебе и не нравится, зато книга нужная, организует сознание.

Я хотел было сказать, что плохо написанная книга никак не может организовать сознание, но сказал только:

— Представьте, что Ромео был бы шепелявым и про свою любовь прошепелявил бы... пожалуй, вряд ли организовал бы сознание Джульетты.

— Всегда вы, писатели, с каким-нибудь своим трепом, — засмеялась Мария Ивановна, но, должно быть, образ шепелявого Ромео все же как-то убедил ее, и мы с Марией Ивановной договорились о том, что хорошие книги всегда лучше плохих и что читателя плохой книгой не проведешь, он сам отыщет хорошую, но, конечно, еще лучше, если библиотекарь подскажет, какую книгу стоит прочесть, и он прочтет и вернет со словами: «Спасибо, Мария Ивановна, дайте еще что-нибудь хорошее почитать», это уже не только читатель, а своего рода и спутник писателя.

Но внук Володя, ученик шестого класса, про которого Мария Ивановна говорила с беспокойством: «Такой моторный, и как только будет жить со своим желанием всюду сунуть нос», — Володя был не теоретиком, а практиком, умозрительные рассуждения о работе писателя ничего не разъясняли ему, он хотел знать, как работает писатель и как он может водить пером по бумаге или стукать на пишущей машинке, не отставая от своей мысли; впрочем, он полагал, что дело лишь в навыке, ведь и рыбу без навыка не поймаешь, у неопытного рыболова она не клюнет. Правда, карасики, которые он приносил, были иногда лишь с мизинец, но ведь и писатели вылавливают не одних осетров, рассказ может быть вполне уподоблен карасику: несомненно, Володя именно так думал о писательском деле. А по внешности он был чиж, с острым, клюющим все на свете носиком, закапанным и зимой веснушками, и с желтым хохолком, который сумел отстоять при стрижке.

— Хотите, я одно гайно покажу вам? — предложил он раз. — Чего только белка туда не натаскала, а грибы она на прутике сушит, я видел осенью.

— Откуда ты выискал слово — гайно? — поинтересовался я: слово было старинное, охотничье, скорее сибирское, но Володя ответил:

— Можно и гайновище, но это когда побольше — для соболя или для куницы.

Он зорко посмотрел на меня: по-видимому, ему понравилось, что писатель задумался над одним из его слов, потом сказал снисходительно:

— Попросите у бабушки одну книгу почитать, я покажу вам, где она стоит. Только бабушка не дает ее мне пока, наверно, боится, что я в следопыты уйду. — И он достал с полки и с уважением показал мне книгу Черкасова «Записки охотника Восточной Сибири», и вправду целую энциклопедию сведений, необходимых для того, кто хочет быть своим человеком среди зверья и птиц в лесу.

— А писать книги, наверно, скучно? — предположил он. — Все на одном месте сидишь — это для стариков только. А вы сколько книг написали?

— Порядочно, — повинился я.

— И всё на одном месте сидели, вот как у нас сейчас?

— Нет, и по свету поездил немного.