Отшельник

– А почему бы нет? – оскорблённым тоном заявил митрополит. – Оттуда пошла вера православная на Русь, и я, как…

– Как самозванец, – пьяно засмеялся князь.

Иона засопел и нахмурился – Борис Александрович ударил по больному месту. Всё дело в том, что митрополитом он был и в самом деле не вполне законным, выбранным решением Великого Князя Московского вопреки воле Царьградского Патриарха. И совсем даже не Московским, а Киевским и всея Руси. Но тот Киев… мало, что под Литвой, так он деревня деревней из трёх десятков домов, и тощие козы пасутся на остатках былого величия. Сейчас, правда, выбирать не из чего. Оставаться в Москве – смерти подобно. Не простят ему поддержку Шемяки, как есть не простят.

– Молчишь? – продолжил Борис. – Ну и правильно, вот и молчи, а то уже столько наговорил, что на кол трижды сажать можно.

– Я наговорил?

– Али позабыл давешний разговор? Держи чарку, авось вспомнишь.

И тут у Ионы в памяти начало кое-что всплывать. Разрозненными кусочками и в каком-то тумане, но начало. И он похолодел.

– Вспомнил?

Митрополит влил в себя романею и смял серебряную чашу в кулаке. Да, он вспомнил как плакался о неверно выбранной стороне, о венчании юного Иоанна Васильевича кесарским титулом, о наступлении новых времён возвращения к старине, о самозванце Евлогии, о невозможности удержания Москвы Казимиром… И о настоятельных советах ударить оному Казимиру в спину, дабы разрешить судьбу великокняжеского престола в пользу Твери. Это что же получается, теперь и в Киеве лучше не показываться?

– Но я лишь высказывал предположения, княже, и вовсе не хотел…

– И я не хочу! – прервал Иону Борис Александрович. – Слушать тебя не хочу! Скучный ты, отче, до омерзения. И не бойся, не выдам я тебя Казимиру.

Князь Тверской встал, и слегка пошатываясь вышел из шатра на свежий воздух. И в нос сразу ударил смрад от большого скопления людей, неизбежный спутник любого войска-

– Эй, кто-нибудь, проводите меня!

Хоть и ночь, но Борис отошёл подальше. Невместно князьям сидеть под одним кустом с простыми воями. И с родовитыми тоже невместно. Потому выбирал долго и придирчиво, будто от этого зависела его судьба.

А она и зависела… Стоило только князю развязать тесёмки и спустить штаны, как на голову опустился мешок с чем-то до невозможности едким, а горло перехватило крепкой удавкой. Для верности неизвестные тати добавили по макушке дубинкой, и сознание и без того задыхающегося Бориса погасло.

Андрею Михайловичу пришло в голову подозрение, что ворота в Любимовке ведут не прошлое его мира, а в какую-то параллельную вселенную с похожей историей. И пришло оно из-за того, что Самарину ещё не доводилось видеть пьяных в средневековой Руси, за исключением тех, кого сам напоил. Ну просто не напивались люди до свинского состояния, да и с медовухи скорее в штаны напрудишь, чем серьёзно захмелеешь. Но тверичи умудрились это сделать, что явно указывало на их иномирное происхождение.

Шутка, конечно, но как и во всякой шутке в ней есть доля правды – лагерь тверского войска представлял собой натуральное лежбище тюленей, только пахло не морем и рыбой, а дерьмом пополам с рвотой. Соответственно, ни часовых, ни караульных, ни вообще хоть какой-нибудь охраны. Лишь у княжеского шатра маячил кто-то вооружённый, но тоже с трудом стоящий на ногах. По этой причине не составило большого труда выкрасть князя Бориса Александровича, накинув ему на голову мешок с табачными крошками. Целую пачку сигарет пожертвовал! Но всё же зря по башке так сильно…

– Вторуша, ты его не того, не прибил совсем?

Любимовский ополченец, фигурой и габаритами напоминающий вставшего на задние лапы медведя, смущённо признался:

– Я, княже, дубиной бить не приучен. А если бы кулаком, тогда бы точно насмерть.

Другой ополченец, ещё крупнее размерами, приходящийся первому старший братом, успокоил:

– Да вроде дышит.

– А толку от этого?

– Добить? – оживился Вторуша.

– Не в том смысле! – одёрнул его Самарин. – Мне с ним поговорить нужно.

– Да запросто! На муравейник положим, он и очнётся.

– А если нет?

– Мурашей покормим, всё доброе дело сделаем.

Борис Александрович пришёл в сознание чуть раньше, чем прозвучало предложение о муравейнике, и услышав его, поспешил открыть глаза. Лежал он связанный по рукам и ногам, немилосердно болела голова, чуть ли не раскалываясь на части при любом неосторожном движении, а во рту едва ворочался пересохший и распухший язык. Тем не менее, князь попробовал заговорить:

– Где я?

– Здесь, – ухмыльнулся Первуша. – В лесу.

– А ты кто?

– Леший здешний, – ополченец поправил лохматую накидку. – Разве не похож?

– Похож, – не стал спорить тверской князь. – Развяжи меня.

– Это уж как князь Андрей Михайлович разрешит.

– Кто? – удивился Борис Александрович, точно знающий, что князей с таким именем и отчеством на Руси почитай лет сто как нет. – Что за самозванец?