Отшельник

Фёдор выбрался из ямы, и тут же удар плёткой по лицу бросил его на колени. Всадники закружили, норовя наехать конём, но умные животины пока что жалели человека и проходили близко, не наступая копытами.

– Кланяйся крулю польскому, смерд!

– Не бейте! – отчаянно закричал Фёдор, размазывая по лицу слёзы и кровь. – Я верный раб короля и Великого Князя, в чём крест целую!

– Крест? – засмеялся пан Миколай. – Сапоги целуй Его Величеству, может и помилует. Пойдёшь в шуты, холоп?

– Пойду, – с готовностью подтвердил ополченец, на коленях подползая к оставшемуся чуть в стороне Казимиру. – Дозвольте сапожок облобызать, государь-батюшка?

– Народишко меня любит, – самодовольно заявил тот, и освободил от стремени заляпанный грязью сапог. – Вылижешь дочиста, будет тебе моя милость.

– Вылижу, батюша, не сумлевайся! – Фёдор левой рукой ухватил ногу Казимира, правой полез за пазуху и улыбнулся. – А готов ли ты сатане сраку вылизывать, козолуп ты содомский?

Великий Князь Литовский опешил, услышав поносные речи, и застыл в удивлении. А больше сделать ничего не успел – взрыв гранаты и шестисот граммов тротила стёр с лица изумлённое выражение. Стёр вместе с лицом да и с самой головой…

Фёдор-первый не успел совсем чуть-чуть, хотя и торопился. Но пока боярина маковым отваром напоил, пока осторожничал, не желая спугнуть неизвестно что задумавшего младшего товарища… Ведь зачем-то тот спёр из шалаша тротиловые шашки? В предательство, конечно, не верилось, но проследить нужно было обязательно. Мало ли как оно повернётся?

А оно вон как повернулось…

Взрыв разметал ближайших к Фёдору-младшему вершников, и старший не раздумывая засадил в уцелевших несколько очередей. Целил по коням, по ним с двадцати шагов точно не промахнёшься, а пеший да оглушённый падением уже не опасен.

– Вот я вам ужо! – пустой магазин упал на землю и щёлкнул полный, вставая на место. – Куды поскакал, бляжий сын?

Дальше палил короткими, сшибая с коней уцелевших всадников. Да и оставалось их всего пятеро.

Вроде все закончились?

– Ну как же ты так, Федьша? – Фёдор-старший достал из ножен на поясе штык-нож. – И что я теперь твоей Фроська скажу?

Он подошёл ближе и огляделся. Слева кто-то застонал, пытаясь выбраться из-под придавившей ногу конской туши, и ополченец ударил подранка штыком в лицо. В брюхо бы надёжнее, да лежит неудобно.

– Жри железо, курва!

Услышав знакомое слово, какой-то поляк, что ясно по выговору, заорал:

– Я сдаюсь, пан! За меня дадут большой выкуп!

– Не брешешь? – заинтересовался ополченец. – Да и много ли за тебя дадут?

– Мой отец богат, он краковский каштелян.

– А на обмен?

– У пана в плену кто-то из родственников? Могу дать честное слово, что после моего возвращения в Краков будет отпущен на свободу любой указанный вами человек.

– Стало быть, на любого можно?

– То так есть, пан. Клянусь честью.

– Ага, – кивнул Фёдор-старший. – Тогда похлопочи на том свете, чтобы Федьку вернули. Хоть и дальний, но родственник.

Поляк хотел что-то ответить, но смог только булькнуть перерезанным горлом. А любимовский ополченец плюнул на дёргающееся тело, ещё не поверившее в свою смерть, и поднял с земли покорёженную взрывом лопатку. Товарища нужно похоронить по-человечески, а эти… ну так дикому зверью тоже жрать хочется. Брони вот снять, дабы волки железом не подавились. Всё же божьи твари, волков жалко.

Вечером вниз по реке ушёл плот. Он растворился в сырой мороси мелкого дождя, и было на плоту всего два человека. Один спал, закутанный в овчины и меха с въевшимися бурыми пятнами, а второй, с автоматом за плечом, стоял с шестом, изредка отталкиваясь близких в этих местах берегов. И слышался призывный волчий вой откуда-то со стороны дороги.

А часа через два Фёдор услышал негромкое тарахтение мотора, и увидел неспешно поднимающуюся вверх по течению лодку. Других таких заморских лодок в этих местах отродясь не бывало. И узнаваемый даже в сгущающихся сумерках стяг Беловодья на корме – косой синий крест на белом полотнище.

Полковник открыл глаза и удивился, увидев пластик на потолке. Вроде бы в прошлый раз наверху были протекающие от дождя еловые ветки шалаша. Он на лодке?

Чуть повернул голову. Ну да, лежит в кокпите на надувном матрасе, и снаружи доносится раздражённый голос Вадима Кукушкина:

– Федя, твою дивизию в душу мать, я тебе за эту народную медицину яйца выдерну!

– Да хошь выдирай, хошь медвежьи пришивай, боярин, – оправдывался ополченец. – Как бы я Ивана Леонидовича довёз в сохранности? Да хрена ли объяснять, боярин, нешто самому непонятно?

– Вадик, – позвал полковник. – Зайди сюда, пожалуйста.

– Очнулся! – судя по голосу, Кукушкин обрадовался. – Повезло тебе сегодня, Фёдор!

Вадим зашёл, сел рядом, и привычным движением ухватил за запястье, одновременно доставая из кармана старинные часы на цепочке.

– Тебе ещё трубочку деревянную, пенсне и бородку чеховскую, – пошутил полковник.

– А тебе клизму, – не принял шутку Вадим. – Сутки с лишним в отрубе провалялся, ещё и хохмит.

– Сутки? – Иван прислушался к потребностям организма. – А как же…

– Фёдор твой, дуболом херов, лично памперсы менял.