Падай, ты убит!

И вот катит Шихин коляску, наполненную тарелками, пеленками, старой обувью, рядом с дитем Валя, сзади бредет, безуспешно пытаясь обойти лужи, Катя. За спиной у нее рюкзак, в одной руке бидон с холодным борщом, в другой авоська с пустыми бутылками. Дорога разбита кранами, бульдозерами, грузовиками, поэтому коляску часто приходится не столько катить, сколько проносить над затопленными ямами...

После первой поездки Валя с дочками остались в новой квартире, а Шихин продолжал катать коляску туда-сюда по трехкилометровой дороге — перевозил накопившееся имущество. Мебели, благо, не было, почти все вмещалось в коляску — посуда, одежда, белье, книги. Вот книг, как ни странно, собралось столько, что несколько ходок он сделал только с ними, загружая коляску так, что она поскрипывала да постанывала, цепляя днищем за щебень дороги.

С каждой поездкой старый дом становился беззащитнее, обнажались оконные проемы, исчезла пестрая рябь открыток — поздравления с праздниками Шихин прикреплял кнопками к бревну в коридоре. Снял он и коврики, прикрывающие щели в полу, клеенки, самодельные абажуры из листов ватмана. Во двор уже захаживали ближние и дальние соседи, почуявшие обреченность дома, в заборе появились проходы, кто-то унес почтовый ящик. Заглядывали не просто из любопытства — в руках у многих были ломики, топоры, гвоздодеры. Как только сделает Шихин последнюю ходку, они тут же набросятся на дом и за день растащат на дрова.

Так все и было — растащили.

Недавно Автор побывал на том месте, где стоял шихинский дом. Раскорчеванный сад, изломанные машинами деревья, вагончики строителей... С Аристархом мы прошлись по этому невеселому месту, пытаясь найти хоть что-нибудь, что говорило бы о прежней жизни. Нашли чугунную конфорку от печи. Поздней осенью, когда уже шел снег, ее установил печник из Подушкина, откликнувшись на шихинские причитания и посулы. Пол на кухне разобрали, печник стоял в яме и клал кирпичи, Шихин во дворе месил глину, а Валя в ведре подтаскивала ее на кухню. Закутанная в одеяло Катя сидела в дальней комнате перед включенной электроплиткой — ее раскаленная спираль светилась в сумерках. Катя бросала на спираль еловые иголки, они вспыхивали коротким пламенем, и в комнате стоял смоляной дух. А за окном мимо голых яблоневых ветвей падал медленный снег...

Наконец уже ночью затопили сырую печь, и дым пошел в дом, пошел в трубу, пробираясь наружу незнакомыми ему сырыми и холодными проходами. Шихин выбегал во двор, в синие уже зимние сумерки и счастливо смотрел, как сквозь падающие снежинки из трубы просачивается дым — тонкая струйка становилась все плотнее, увереннее. В доме от печи шел пар, пахло сырой глиной, а за столом, под оранжевым абажуром, в фуфайке и в шапке с одним поднятым ухом сидел пьяный печник — изможденный высохший мужичок. Он пил водку, закусывал картошкой по-шихински и бесхитростно рассказывал о своей молодости, которая почему-то оказалась пугающе короткой. Она даже спохватиться не успел, как она кончилась, от нее запомнилось всего несколько дней, не то четыре, не то пять. Вот девичье плечо, какое-то гулянье, вот он сидит с удочкой у реки на рассвете... И все.

Валя соскребала глину с пола, замазывала оставшиеся в печи впадины, щели, из которых просачивался дым, протирала тряпкой вот эту самую конфорку. Мы с Аристархом увидели ее под искореженной яблоней и сразу узнали — на ней были отлиты не то кузнецы, не то металлурги, в общем, двое полуобнаженных мужчин, занятых красивым физическим трудом. Осколок тридцатых годов, когда была сделана отчаянная попытка превратить труд в нечто притягательное, к чему трудящиеся массы стремились бы, как бабочки на свет...

Нашли мы это место только благодаря Аристарху — в синих сумерках он издали увидел световой столб, поднимающийся из земли метра на два. По его словам, столб был редкого розового цвета. Раньше на таких местах строили церкви, храмы, соборы. Но времена меняются. Сейчас вокруг возвышались многоэтажные дома, нам пришлось добираться сюда, как по ущельям. Кто знает, может быть, здесь еще поставят церковь... А что? Как ни крамольна эта мысль сегодня, времена меняются.

На какое-то мгновение мне показалось, что за деревьями темнеет шихинский дом, светится окно, а с освещенной террасы доносятся голоса, некоторые даже показались знакомыми, кто-то сбежал по ступенькам...

Но нет, пусто. Никого.

Темно и пусто.