Падай, ты убит!

Да, чуть не забыл — Васька-стукач. Вот о нем сказать совершенно нечего. Пропал. Исчез, и все тут. Ни у кого никаких сведений о нем нет. Однажды приехал к Автору, поставил в угол свой чемодан и вышел покурить. И до сих пор. Через год-полтора Автор решился заглянуть в чемодан. В нем оказался алюминиевый баллон, в которых обычно хранят ядовитые удобрения. Но когда он отвинтил крышку, выяснилось, что баллон пуст, а из него прет запахом самогонки. Кроме того, в чемодане лежали книга Габриэля Гарсия Маркеса со штампом козельской библиотеки, кроличья шапка с проплешинами и, простите, несвежие подштанники, другими словами — кальсоны. Когда Автор собрался все это выбросить, кроме, разумеется, Маркеса, из невидимой щели выпала пачка пересохших презервативов. Видно, не один год таскал их с собой хозяин чемодана, все надеясь, что пригодятся, что подвернется счастливый случай, состоится прекрасное приключение. Не состоялось.

Каждому здравомыслящему человеку ясно, что вот так просто Васька-стукач пропасть не может. Скорее всего, выполняет важное задание, может быть, даже опасное для жизни. И если мы с вами живы до сих пор, цело наше государство и растет его авторитет на международной арене, то не его ли заслугами, не его ли усилиями и жертвами...

Женщина с козами. Их больше нет. Ни женщины, ни коз. Последний раз Шихин видел ее, когда бродил по Одинцову в поисках Шамана. У женщины было то же напряженное лицо, словно она все никак не могла что-то вспомнить. Шихина узнала, кивнула, но при этом выражение ее лица нисколько не изменилось. Сейчас на том месте, где была землянка, проходит широкая бетонированная дорога. Ведет она к многоэтажному госпиталю, в котором залечивают раны доблестные воины из ограниченного контингента, оказывавшие бескорыстную интернациональную помощь нашему южному соседу Афганистану.

Вот и все, что запомнилось. А как знать, что мы запомним из сегодняшнего дня, из сегодняшней нашей жизни...

Встретив как-то Шихина, я попытался напомнить ему тот невероятный наплыв гостей, выстрелы в дубовой роще, все, что, казалось, было незабываемым...

— Неужели стрелялись? — удивился Шихин.

— Ну как же... Игореша Ююкин и Ошеверов. На рассвете, помнишь? Туман стоял, светало, Шаман носился но мокрой траве, длинными такими тягучими прыжками...

— А! — заулыбался Шихин. — Вспомнил! Так бы и сказал — Шаман в тумане. А как он взлетал над травой, помнишь? Он парил, потом медленно опускался. Ему это страшно нравилось. Да-да, — Шихин замолчал, уставившись неподвижным взглядом в тот год, в то утро. — Трава высокая, выше колен, и вдруг в неожиданном месте взлетает огненный Шаман, хвост колесом, лает с какой-то истеричной радостью, и это... Парит, — протянул Шихин, блаженно улыбаясь.

— А помнишь, как выстрелил Игореша? В том старом ружье что-то неладно было с курком, и едва он повернулся в сторону Ошеверова, грянул выстрел, помнишь? А Ошеверов навзничь! Ужас!

— Надо же, — без интереса откликнулся Шихин.

Как выяснилось, Шихин почти не помнил той давней дуэли, а то, что помнил, не имело никакого отношения к главному. А впрочем, как знать, что в то утро было главным — воронье над мусорными ящиками, парение Шамана в тумане, перепуганные электрички или выстрелы из старого ружья. Действительно, так ли уж важно — ухлопает ли Ошеверов разоблаченного Ююкина, или тот пристрелит его, избавив от тяжких мучений в автодорожной больнице после укола зараженной иглой... С Шихиным вообще невозможно было говорить о жизни, он помнил совсем не то, о чем спрашивал собеседник, не тех людей, не те подробности, да и самого себя, похоже, он помнил совсем не таким, каким его запомнили друзья.

Вот только с Вовушкой у него получался разговор, находились общие подробности ушедшей жизни.

— Помнишь, Митька, как я приехал к тебе зимней ночью? На частнике добрался из Внукова, десятку отдал охламону ненасытному, и он меня привез к самой калитке, помнишь? А потом оказалось, что это не твоя калитка, не Подушкинское шоссе, не Одинцово! А тут метель, снегопад, огни погашены, собаки воют...

— А как же! — подхватывает Шихин. — Ветер в ветвях свистит, а у нас тепло, в кухне абажур висит, окно светится, мы чай пьем, друзей вспоминаем. А тут, Валя, вот глупа баба-то, прости меня, Господи! Говорит... Дескать, собака воет, надо бы в дом пустить, а то замерзнет ненароком. А я ей отвечаю... Это, говорю, не собака бездомная подыхает, это Вовушка приехал. А впустить его надо, тут ты нрава. Выхожу на террасу, включаю свет...

— Вот! — каждый раз на этом месте Вовушка не выдерживает и прерывает Шихина радостным криком. — Вот! Как только лампочка вспыхнула, все, решил я, значит, еще поживу немного, значит, это не последний мой час... А тут из сеней Шаман выскакивает, каким-то клубком на меня несется, я рук поднять не успел, у меня в руках сумки с лифчиками, с трусами всякими, а он уж мне морду лижет...

— Что лижет? — уточняет Шихин.