Падай, ты убит!

Может быть, под влиянием Михаила Васильевича увлекся Адуев разными мыслями и на тысяче страниц описал свою борьбу за справедливость, плавание в морях, летание над заснеженными просторами. Вспомнил он и встречи с представительницами прекрасного пола, воспев запах девичьих подмышек, потрясший его в молодые годы. Да, было, было, когда он, взбудораженный этим сумасшедшим, дурманящим запахом, яко зубр, бизон, кентавр, бросился, и проник, и углубился, и насытился... Повергшие его в неистовство подмышки теперь принадлежат пожилой вахтерше строительного управления и уже никого не будоражат, это ее слабое место, она стремится жить так, чтобы никто даже не догадался, что у нее есть подмышки.

Ивана Борисовича Адуева сейчас часто можно встретить с толстой папкой, в которой собраны его воспоминания, он предлагает познакомиться с ними всем желающим, а если на улице достаточно тепло, нет ветра и дождя, то он и сам может прочитать вам на ходу пятьдесят — семьдесят страниц. И на торжествах, где соберется больше двух человек, Адуев с достоинством развязывает тесемки, раскрывает папку и, вынув наугад страниц эдак с полсотни, начинает читать вслух, снова волнуясь и переживая опасные моменты своей жизни.

Если откровенно, то он, конечно, не прочь бы напечатать свои воспоминания отдельной книгой с толстой обложкой, и чтобы на ней крупными золотыми буквами было написано «Иван Адуев. Взлетная полоса моей жизни». Но никто не берет на себя труд прочитать тысячу страниц, и Адуев последние годы часто жалуется на пренебрежение к героической памяти предков. Недавно пронесся слух, что ему удалось прихватить в лифте универмага какого-то начальника, проникшего в подвальное помещение за покупками. Более того, Адуев прямо в лифте прочел ему несколько сот страниц, и начальник, растерянный и сбитый с толку от того, что разоблачен его тайный путь проникновения в злачные подвалы, одобрительно кивнул. Этого оказалось достаточно. Адуев воспрял духом и засел за второй том.

Это печально, но Марселе, дочери его, судьба досталась не самая лучшая. Она развелась со вторым мужем; как и первый, он оказался недостойным. Если один был слишком покорен, то другой матерился и явно пренебрегал ее мнением о различных сторонах жизни. Она получила высшее образование и теперь занимается распространением передового опыта в строительстве. И еще, простите, крепко пьет. Вернее, пила до принятия Указа. С людьми почти не общается, разве что на работе, но служебным обязанностям. Едва в дверь раздастся звонок, Марсела уходит в другую комнату и хмуро пережидает, пока гость уберется восвояси.

Ошеверов умер.

Да, эта грустная весть подтвердилась. Друзья восприняли его уход с болью и даже досадой — дескать, что же ты натворил, охламон несчастный, на кого же ты нас всех оставил, как же мы теперь без тебя... Попав в больницу по какому-то пустячному поводу — не то сердце, не то почки, Ошеверов оттуда уже не вышел. Заспанная, зацелованная и захватанная медсестра всадила в нежно-розовую ошеверовскую ягодицу грязную иглу. Началось заражение...

И умер Илья Юрьевич Ошеверов, умер.

Автор повторяет эти слова, убеждая себя в том, что это действительно так, не веря, надеясь на что-то невероятное, невозможное, несбыточное. Человек отчаянный, наивный, далеко не во всем придерживавшийся действующего законодательства, умер он как раз в тот самый день, когда жена его Зина с помощью десятка солдат под командованием кривоногого майора тащила по тесным лестничным переходам блочной пятиэтажки диван, надеясь, видимо, еще порезвиться на нем с Ошеверовым, вносила шкаф, мечтая разложить на его полках штаны Ошеверова, пиджаки, необъятные трусики черного сатина, которые она экономии ради шила-кроила собственноручно, холодильник, чтобы остудить для Ошеверова бутылочку, чтобы мог он вечером с устатку, после многокилометрового пробега по нашим дорогам, опрокинуть рюмку-вторую, положить на ее плечи пылающие свои тяжелые ладони, посмотреть ей в глаза пьяно и шало...

Не будет.

Да и холодильник из-за многочисленных перевозок стал гудеть, подтекать, дверь закрывается наискосок, внутрь проникает теплый воздух, и все внутри покрывается мохнатыми наслоениями инея... Теперь, похоже, холодильник обосновался в квартирке надолго. Если не пропишет Зина сюда тощеватого рыжего хахаля, с которым Автор однажды встретил ее в весьма двусмысленное время, если не пропишет она его в надежде скрасить жизнь и если не применит к нему те же меры воздействия, которые применяла к бедному Ошеверову.