Падай, ты убит!

Вовушка преподает. Заделался доцентом, остепенился, перестал стесняться своей внешности, что с ним частенько бывало раньше, особенно когда его обуревали срамные желания, связанные с противоположным полом. С годами эти желания посещают его все реже, и он смог заняться подготовкой специалистов-геодезистов. Правда, и поныне, и поныне, ребята, когда студентки, моргая потрясающими своими ресницами и волнуясь так, что вздымаются их нетронутые груди, спрашивают его о способах измерения длин и углов в лунных условиях, в неверном свете красного смещения, Вовушка теряется и не сразу, далеко не сразу, уясняет суть вопроса, подозревая в нем что-то интимное. Но в конце концов берет себя в руки и в меру своих знаний старается исправно ответить. Сами понимаете, удается ему это не всегда. А тут уж другая девушка спрашивает о перепаде красных высот и тоже смотрит на Вовушку в упор, и тоже волнуется, волнение передается ему... Тяжелая работа. Особенно для Вовушки, он так остро чувствует ушедшие годы.

Закончив дела в Пакистане, Вовушка частенько выезжает в Москву по разным надобностям, связанным с освоением космического пространства и измерением глубин черных дыр. Сотрудницы кафедры дружно и бесстыдно заказывают ему лифчики, трусики и даже нечто более срамное, но Вовушка заказы выполняет, привозя ворохи столичного добра, а если уж откровенно, он все закупает в Одинцове, где сидит у Шихина, пьет с ним хортицкую самогонку, а по телефону дает советы институтам, ведомствам и организациям. Сейчас он опять находится в стадии затяжной борьбы с ректором института, и, судя но прошлым его схваткам, можно предположить, что дни ректора сочтены.

О ком еще сказать, кто представляет для нас интерес? Костя Монастырский? Он открыл еще один закон, тоже очень важный. Все с ним соглашаются, восхищенно цокают языками, но не более. Говорят, вы правы, но что делать, что делать... И разводят беспомощно руками. Даже академик Благодеев восхитился проницательностью Монастырского, но стать соавтором решительно отказался, хотя раньше за ним такой самоотверженности не замечалось. А дело в том, что, соединив в математическом уравнении человеческий фактор, характер красного смещения и глубину черной дыры, в которой все мы неожиданно оказались, Монастырский в итоге получил время, которое приводило в ужас как сторонников перестройки, так и ее противников. Монастырское время не укладывалось ни в это столетие, ни в следующее. В этом просматривалась идеологическая дерзость и даже политический вызов. На Монастырского смотрели с преклонением и жалостью, провожая до двери, прощались навсегда, но, как ни странно, Костя никуда не девался, и это озадачивало, приводило в растерянность, заставляло поверить в перемены, поскольку до сих пор люди подобного ума обязательно куда-то девались. Многие видели в этом странном обстоятельстве коварство высших сил и не торопились ни радоваться, ни огорчаться долгожительству Монастырского.

Иван Адуев ныне на пенсии — ему зачли годы, когда он плавал на стальном корабле, на чем-то летал, каждодневно совершая вынужденные посадки и всплытия в суровых северных условиях. Зачли ему и те годы, когда он пил вино в Грузии, ловил рыбу на Украине, плескался среди теплых скал Коктебеля и балдел под пальмами в Гагре...

Отношения с Михаилом Васильевичем Ломоносовым у него остаются натянутыми, возле Горного института Адуев не появляется, а если судьба все-таки забрасывает его туда, на Постамент он старается не смотреть, что-то несуразно-ревнивое ворочается в его груди, а если взглянет неосторожно, долго переживает, ночь проходит без сна. Стоя на балконе, он курит, и космическое пространство волнует Ивана, в расположении звезд он ищет объяснение собственных промахов, а на рассвете, обессилев вконец от душевных терзаний, падает в кровать и спит до полудня.

Последнее время в его жизни наметились надежды, вызванные оздоровлением общественной жизни — в городе освободились три постамента, и Адуев твердо рассчитывает на один из них. А скоро, по слухам, освободится место и в Днепродзержинске, соседнем городе. Там постамент стоит в начале широкого проспекта, перед ним простирается площадь, рядом новый автовокзал — даже приезжие могут полюбоваться памятником и возложить к адуевскому подножию свежие цветы. Сейчас Адуев озабочен тем, чтобы связать свою судьбу с этим городом и получить право занять постамент. Он ездит туда на базар, общается с народом, в школы заходит, рассказывает пионерам свою биографию и везде старается что-нибудь написать в книгах почетных посетителей, в книгах жалоб, на заборах — дескать, рад за вас и так далее. И, кажется, добился своего, в городе он стал довольно известной личностью, при его появлении публика оживляется, прохожие задают Адуеву вопросы, охотно смеются, хотя он и не старается смешить.