Читаем Падарожжа на «Кон-Цікі» полностью

Ён задраў ногі яшчэ на тры перакладзіны вышэй і спакойна перагарнуў старонку. З таго боку каюты тры другія мае спадарожнікі нешта рабілі на бамбукавай палубе пад пякучымі праменнямі сонца. У адных трусах, карычневыя ад загару, аброслыя барадой, з палосамі солі на спіне, яны мелі такі выгляд, быццам усё жыццё займаліся тым, што плавалі на драўляных плытах па Ціхім акіяне на захад. Сагнуўшыся, у каюту ўвайшоў Эрык з секстантам і кучай паперак у руках:

— Восемдзесят дзевяць градусаў сорак шэсць мінут заходняй даўжыні, восем градусаў дзве мінуты паўднёвай шырыні — някепска прайшлі, хлопцы, за суткі!

Ён узяў у мяне аловак і зрабіў маленькі кружок на карце, што вісела на бамбукавай сцяне; маленькі кружок у канцы ланцужка з дзевятнаццаці кружкоў, якія звіваліся на карце, пачынаючы ад порта Кальяо ў Перу. Герман, Кнут і Тарстэйн таксама паспяшаліся праціснуцца ўсярэдзіну, каб зірнуць на новы маленькі кружок, які перанёс нас на добрыя 40 марскіх міль бліжэй да астравоў Паўднёвага мора[1].

— Бачыце, хлопцы? — горда прамовіў Герман. — Гэта значыць, што мы знаходзімся на адлегласці васьмісот пяцідзесяці міль ад берагоў Перу.

— А да бліжэйшых астравоў па курсу застаецца яшчэ тры тысячы пяцьсот, — прадбачліва дадаў Кнут.

— I, калі гаварыць зусім дакладна, — зазначыў Тарстэйн, — мы знаходзімся на пяць тысяч метраў вышэй дна акіяна і на некалькі там метраў ніжэй месяца.

Такім чынам, цяпер мы дакладна ведалі, дзе мы, і я мог вярнуцца да сваіх думак аб тым, чаму мы тут апынуліся. Папугая нічога не цікавіла; яму толькі хацелася ўскараскацца на суднавы журнал. А навакол распасціраўся ўсё той жа сіні акіян пад сінім купалам неба.

Магчыма, усё пачалося летась зімой у кабінеце аднаго з нью-йоркскіх музеяў. А можа, пачатак быў пакладзены ўжо дзесяць гадоў таму назад на маленькім востраве з групы Маркізскіх, сярод Ціхага акіяна. Можа, мы прычалім цяпер да гэтага ж вострава, калі толькі паўночна-ўсходні вецер не аднясе нас крыху на поўдзень, у бок Таіці і архіпелага Туамоту. Перад маімі вачыма выразна ўзнікаў у думках астравок з яго скалістымі гарамі ржава-чырвонага колеру, зялёнымі зараснікамі, што збягалі па схілах да мора, і стройнымі пальмамі, якія, нібы вітаючы мараплаўцаў, пагойдваліся на беразе. Астравок называўся Фату-Хіва; паміж ім і тым месцам, дзе мы зараз знаходзіліся, не было ніякага сухазем’я, нас падзялялі тысячы міль. Але я нібы бачыў вузкую даліну Оуіа якраз там, дзе яна спускалася да мора, і ўспамінаў, як мы сядзелі на пустэльным беразе і глядзелі кожны вечар на гэты ж бязмежны акіян. Тады са мной была жонка, а не барадатыя піраты, як цяпер. Мы збіралі разнастайных прадстаўнікоў жывёльнага свету, а таксама малюнкі, статуі і іншыя помнікі загінуўшай культуры. Я добра памятаю адзін вечар. Цывілізаваны свет здаваўся такім неўявіма далёкім і нерэальным. Мы жылі на востраве ўжо амаль год; апрача нас, тут не было белых; мы па сваёй волі адмовіліся ад ўсіх выгод цывілізацыі, як і ад яе нягод. Мы жылі ў хаціне, якую пабудавалі для сябе на пàлях, у засені пальмаў на беразе, і елі тое, чым маглі забяспечыць нас трапічныя лясы і Ціхі акіян.

Суровая, але карысная школа дала нам магчымасць пазнаёміцца з многімі загадкамі Ціхага акіяна. Я думаю, што і ў фізічнай працы і пры рашэнні задач разумовых нам часта даводзілася паўтараць практыку першабытных людзей, якія з’явіліся на гэтыя астравы з невядомай краіны і палінезійскія патомкі якіх непадзельна панавалі над астраўным царствам, пакуль не з’явіліся еўрапейцы з бібліяй у адной руцэ і з порахам і гарэлкай у другой.

У той вечар мы сядзелі, як гэта часта бывала і раней, на беразе пры святле месяца, і акіян распасцілаўся перад намі. Пры такіх абставінах, поўных рамантыкі, усе нашы пачуцці былі абвостраны. Мы ўбіралі ў сябе водар буйной расліннасці джунгляў і салёны пах акіяна, мы чулі шапаценне ветру сярод лісця ў верхавінах пальмаў. Праз роўныя прамежкі часу ўсе гукі заглушаліся шумам бурунаў, якія ўзнімаліся проста перад намі, падалі, пенячыся, на бераг і разбіваліся на ўспененыя кругі ва ўзбярэжнай гальцы. Нейкі час сярод незлічонага мноства зіхатлівых у праменнях месяца каменьчыкаў чулася выццё, грукат і скрогат; потым усё зноў сціхла, калі акіян адступаў, каб сабрацца з сіламі для новага націску на непераможны бераг.

— Дзіўна, — сказала жонка, — але на тым баку вострава ніколі не бывае бурунаў.

— Так, — адказаў я, — але тут наветраны бераг; прыбой заўсёды бывае з гэтага боку.

Мы ўсё сядзелі і любаваліся акіянам, які, здавалася, вырашыў настойліва, без канца паўтараць нам, што ён коціць свае хвалі з усходу, усходу, усходу. Спрадвечны ўсходні вецер, пасат, узнімаючы хвалі на паверхні акіяна, каціў і каціў іх валы наперад; яны з’яўляліся з-за небасхілу з усходу і каціліся далей, да іншых астравоў. Тут перад намі хвалі акіяна, якія раней не сустракалі ніякіх перашкод, разбіваліся аб скалы і рыфы, між тым як усходні вецер проста падымаўся над берагам, лясамі і гарамі і без ніякай затрымкі ляцеў, як і дагэтуль, усё на захад, ад вострава да вострава, у той бок, дзе заходзіла сонца.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
100 знаменитых катастроф
100 знаменитых катастроф

Хорошо читать о наводнениях и лавинах, землетрясениях, извержениях вулканов, смерчах и цунами, сидя дома в удобном кресле, на территории, где земля никогда не дрожала и не уходила из-под ног, вдали от рушащихся гор и опасных рек. При этом скупые цифры статистики – «число жертв природных катастроф составляет за последние 100 лет 16 тысяч ежегодно», – остаются просто абстрактными цифрами. Ждать, пока наступят чрезвычайные ситуации, чтобы потом в борьбе с ними убедиться лишь в одном – слишком поздно, – вот стиль современной жизни. Пример тому – цунами 2004 года, превратившее райское побережье юго-восточной Азии в «морг под открытым небом». Помимо того, что природа приготовила человечеству немало смертельных ловушек, человек и сам, двигая прогресс, роет себе яму. Не удовлетворяясь природными ядами, ученые синтезировали еще 7 миллионов искусственных. Мегаполисы, выделяющие в атмосферу загрязняющие вещества, взрывы, аварии, кораблекрушения, пожары, катастрофы в воздухе, многочисленные болезни – плата за человеческую недальновидность.Достоверные рассказы о 100 самых известных в мире катастрофах, которые вы найдете в этой книге, не только потрясают своей трагичностью, но и заставляют задуматься над тем, как уберечься от слепой стихии и избежать непредсказуемых последствий технической революции, чтобы слова французского ученого Ламарка, написанные им два столетия назад: «Назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания», – остались лишь словами.

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Геннадий Владиславович Щербак , Оксана Юрьевна Очкурова , Ольга Ярополковна Исаенко

Публицистика / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии