В голове у Никия зарождались самые безумные мысли. Однажды среди ночи он разбудил Дионисия и сообщил ему, что он отправится в Рим и убьет Суллу. Дионисию пришлось долго и серьезно объяснять, почему этот план совершенно невыполним.
Как-то раз мальчик пропал из усадьбы. Дионисий и Карп (Спора Дионисий уговорил переселиться в Помпеи и открыть сапожную мастерскую) кинулись его разыскивать и застали на узкой дорожке, ведшей к дому их соседа, старика Фаннии. Мальчик узнал, будто Фанния попал в список проскриптов, и усердно копал в темноте глубокую канаву, собираясь устроить ловушку для тех, кто придет за стариком. Дно канавы он решил утыкать острыми колышками — они были заготовлены заранее и лежали рядом, — а канаву хорошенько прикрыть листьями и травой. Дионисий похолодел при мысли, что убийцы, если они действительно придут, застигнут мальчика за его работой. Что было делать с этим юным бунтарем? Увезти его из Вязов? Куда? С кем? И где лучше?
Дионисий прилагал все силы к тому, чтобы ободрить и оживить мальчика. Занимался с ним, читал вместе Гомера, рассказывал о Греции, об Афинах и Спарте; вспоминал разные случаи из своей жизни. А дни шли за днями. Тита не было, и не приходило от него никаких вестей. Вокруг все было печально и тревожно; печаль и тревога плотным облаком облегли Вязы.
Весна принесла с собой множество хозяйственных забот и хлопот.
Дионисий заставлял себя с головой погружаться в эти заботы, вовлекая в них и Никия. «Пусть будет занят, пусть не точит его все время мысль о Тите», — размышлял он, сам непрерывно о нем думая и зная, что о том же думает и мальчик.
После всех дневных хлопот и забот, поздним вечером, когда все в Вязах спали, Дионисий шел обычно в сад — передохнуть, побыть несколько минут наедине с собой, подумать. Негр неизменно увязывался за ним: у него в саду всегда было дело.
В тот темный весенний вечер пес, вопреки обыкновению, не побежал вперед, а замер на месте, к чему-то принюхиваясь, и вдруг с радостным визгом и лаем кинулся к той беседке, где два года назад Дионисий угощал Тита. Дионисий пошел за собакой. Чьи-то руки обхватили его, и в темноте прозвучал приглушенный шепот Тита:
— Отец! Ты жив, ты здесь! Как Никий?
— Тит! Как мы ждали тебя! Никий… Как он тосковал по тебе!.. И я… Где ты был?.. О Никни большой разговор… Но ты жив, ты жив!.. Ты был у Коллинских Ворот?
— Был… Знаешь, была минута, когда мы думали, что возьмем Рим. Мы подошли к нему близко, совсем близко: золоченые крыши храмов были ясно видны. Нас заметили, к несчастью. И бой длился сутки. Страшный, ожесточенный. Наша армия была уничтожена. А тех, кто сдался и кого Сулла обещал пощадить, тех он бесчестно, подло перебил, безоружных, беззащитных. Телезина нашли среди трупов, без сознания. Сулла приказал его добить. Как я уцелел! Я скитался всю зиму… Жил в горах, чуть не замерз. И теперь я основался в Риме…
— В Риме?!
— Да, в Риме. Никому в голову не придет, что Тит Фисаний живет в двух шагах от Суллы. Я каменотес Децим Геллий; уже вытесал несколько плит. Поселился я в нищем квартале… Как быть с тобой и с Никнем? Где лучше? Здесь или в Риме?
— Увези Никия. Я боюсь за него. Мимо проходят люди… Иногда заходят, просят поесть, передохнуть, иногда полечить. Я не отказываю… и не могу отказать. Среди них есть, конечно, осужденные — по виду сужу: запуганны, стараются проскользнуть незаметно. Если кого поймают… а может, найдется и доносчик… Никий ведь кинется на убийц.
— Но приезжай и ты, Дионисий. Мальчик затоскует без тебя.
— Сейчас не могу. Гармис умирает, Гликерия едва ходит. Как я брошу беспомощных людей? А Никия увези сейчас. Знаешь, он собирался идти убивать Суллу…
— Бедный мальчик! Я пройду к нему. Мне не надо оставаться в Вязах. Мы уедем сегодня же ночью. На берегу меня ждет лихое суденышко…
Когда парус маленькой быстроходной гемиолы[60]
совсем скрылся из виду, Карп произнес:— Увидим ли мы их еще? — тоном, который подразумевал ответ только отрицательный.
— Тебе надо тоже уехать, Карп, — заметил Дионисий.
— И оставить тебя одного? — Карп посмотрел прямо в лицо Дионисию. — Ты выучил меня многому. Я никуда не уеду от тебя. И знаешь, отец, — голос юноши дрогнул, — я так устал от этой злобы, лжи, ненависти… Иногда я мечтаю о смерти… Нет, я никуда не уеду!..
— Ты жив, ты жив! — твердил он, прижимаясь к Титу и гладя его лицо, волосы, плащ.
Но радость его сразу потускнела, когда он узнал, что надо сейчас уезжать, а дедушка ехать не может. Что Гармиса и Гликерию нельзя бросить, Никий понимал, но легче от этого ему не было. И только обещание Дионисия приехать, приехать вскоре с Гликерией, с Карпом и с Негром, несколько утешило мальчика: дедушка свои обещания выполнял свято.