Падение титана, или Октябрьский конь

К началу ноября положение армии триумвиров сделалось бедственным. Антоний послал фуражирные отряды в Фессалию и в долину македонской реки Аксий, значительно выше Фессалоники. Но отряды вернулись ни с чем. Только вылазка в земли бессов, к реке Стримон, дала зерно и бобы, и то лишь потому, что Раск, запамятовавший о козьей тропе у Сапейского перевала, чувствовал себя виноватым и предложил показать, куда надо идти. Вмешательство Раска не улучшило отношений между двумя триумвирами, ибо фракийский царевич отказался иметь дело с Антонием. Только с Цезарем! Причина простая: Октавиан обращался с ним почтительно, Антоний – нет. Легионеры Октавиана вернулись с провизией, однако ее могло хватить лишь на месяц, не дольше.

– Пора нам поговорить, Октавиан, – сказал Антоний.

– Тогда садись, – предложил Октавиан. – О чем пойдет речь?

– О стратегии. Ты никчемный командир, ты мальчишка, но политическими способностями одарен весьма щедро, а нам, может быть, сейчас как раз нужен именно политический подход к делу. У тебя есть какие-нибудь соображения?

– Несколько, – ответил Октавиан с непроницаемым лицом. – Во-первых, я думаю, мы должны обещать каждому из наших солдат премию в двадцать тысяч сестерциев.

– Ты шутишь! – ахнул, резко вскидываясь, Антоний. – Даже с учетом возможных потерь это составит восемьдесят тысяч талантов серебра, а таких денег нет нигде, кроме Египта.

– Абсолютно верно. Тем не менее, думаю, мы вполне можем пообещать. Обещания будет достаточно, дорогой мой Антоний. Наши люди не дураки, они знают, что у нас нет денег. Но если мы возьмем лагерь Брута и перекроем дорогу к Неаполю, неприятельская казна станет нашей. Солдаты достаточно умны, чтобы это понять. Лишний стимул навязать бой.

– Я тебя понял. Хорошо, я согласен. Что-нибудь еще?

– Мои агенты сообщают, что Брута терзают сомнения.

– Твои агенты?

– Человек делает то, что позволяют ему физические и умственные возможности, Антоний. Как ты не устаешь повторять, мои физические и умственные возможности не позволяют мне быть хорошим военачальником. Однако я похож на Улисса, поэтому, как и он, не гнушаюсь окольных путей и имею шпионов в нашем Илионе. В высшем командовании. Они сообщают мне обо всем.

Антоний уставился на него, открыв рот:

– Юпитер! А ты очень скрытный!

– Да, – с готовностью признал Октавиан. – По словам моих агентов, Брут весьма обеспокоен тем, что костяк его войска составляют солдаты, когда-то служившие под началом у Цезаря. Он не уверен в их благонадежности. Солдаты Кассия также его удручают. Они не уважают его.

– И сколько же тут твои агенты приврали? – серьезно поинтересовался Антоний.

Мелькнула улыбка – Цезаря, не мальчишки.

– Уверен, немного. Он уязвим, наш добрый Брут. Философ и плутократ – в одном лице. Войну он не жалует. Как философ – потому, что она отвратительна, как плутократ – потому, что она вредит коммерции.

– И что ты всем этим хочешь сказать?

– Брут колеблется. Я думаю, его можно заставить принять бой. – Октавиан со вздохом откинулся на спинку кресла. – А способы спровоцировать его людей на сражение, я полагаю, ты найдешь сам.

Антоний поднялся, хмуро посмотрел с высоты своего роста на золотоволосую голову:

– Еще один вопрос.

– Да? – спросил Октавиан, вскинув светящиеся глаза.

– В нашей армии у тебя тоже есть агенты?

Опять улыбка Цезаря.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, – зло проговорил Антоний, взявшись за полог шатра, – что ты очень коварен, Октавиан! Ты слишком крив, чтобы делить с кем-то ложе. Чего никто никогда не скажет о Цезаре. Он был прям, как стрела. Всегда. Я презираю тебя.

По мере того как ноябрь подходил к концу, проблема, стоявшая перед Брутом, становилась все неразрешимей. Куда бы он ни повернулся, все было против него, потому что все хотели лишь одного – боя. В довершение к этому каждый день Антоний выводил свою армию и строил в боевой порядок, после чего передние ряды ее начинали выть, скулить и визжать, как голодные псы, как суки во время течки, как щенки, которых пнули ногой. Потом они начинали выкрикивать оскорбления: «Трусы, бабы, бесхребетные слабаки, когда вы выйдете драться?» Эти крики проникали во все уголки лагеря Брута, и все, кто их слышал, скрипели зубами, ненавидя солдат триумвиров и ненавидя Брута за то, что тот не давал им проучить этих парней.