Падение титана, или Октябрьский конь

Все свершилось молниеносно. Агриппа выхватил меч, шагнул вперед, размахнулся, ударил. Сталь прошла до подушек, распоров их и выпустив облако перьев. Сверстник Октавиана намотал на пальцы черные кудри и поднял руку, держа голову на весу. Выражение его лица не изменилось.

– Она сгниет еще до Афин, не говоря уже о Риме, – с отвращением сказал Антоний, чувствуя тошноту.

– Я приказал мясникам приготовить кувшин с рассолом, – холодно сказал Октавиан, направляясь к выходу из палатки. – Мне все равно, если мозг вытечет, лишь бы лицо можно было узнать. Рим должен видеть, как сын Цезаря отомстил главному из его убийц.

Агриппа и голова исчезли, Октавиан задержался.

– Я знаю, кто убит, а кого взяли в плен? – спросил он.

– Только двоих. Квинта Гортензия и Марка Фавония. Остальные решили покончить с собой. И не трудно понять почему, – сказал Антоний, махнув рукой в сторону обезглавленного тела.

– Как ты намерен поступить с пленными?

– Гортензий отдал управление Македонией Бруту, поэтому он умрет на могиле моего брата Гая. Фавоний может поехать домой – он абсолютно безвреден.

– Я требую, чтобы Фавония казнили. И немедленно!

– Во имя богов, Октавиан, почему? Что он-то тебе сделал? – воскликнул Антоний, морщась и массируя себе виски.

– Он был лучшим другом Катона. Это достаточно веская причина, Антоний. Он умрет сегодня.

– Нет, он поедет домой.

– Не поедет, Антоний. Ибо я тебе нужен. Ты не можешь обойтись без меня. А я настаиваю на казни.

– Еще будут приказы?

– Кто убежал?

– Мессала Корвин. Гай Клодий, который убил моего брата. Сын Цицерона. И все флотоводцы, конечно.

– Значит, кое-кто из убийц еще жив.

– Ты не успокоишься, пока они все не умрут, да?

– Верно.

Октавиан ушел.

– Марсий! – рявкнул Антоний.

– Да, господин?

Антоний поддернул алый плащ и натянул на страшную шею, из которой что-то сочилось.

– Найди дежурного старшего трибуна, пусть начинает готовить погребальный костер. Сегодня мы сожжем Марка Брута со всеми воинскими почестями… и смотри, чтобы никто не прознал, что у него нет головы. Найди тыкву или что-нибудь, что сойдет за голову, и пришли ко мне десять германцев. Они прямо в палатке положат его на дроги, поместят тыкву там, где была голова, и надежно закрепят плащ. Понятно?

– Да, господин, – ответил мертвенно-бледный Марсий.

Пока германцы и трясущийся Марсий возились с телом, Антоний сидел, отвернувшись, и молчал. Только после того, как Брута унесли, он шевельнулся, сморгнув внезапные, необъяснимые слезы.

Армия будет сыта до самого дома, так как в обоих лагерях освободителей оказалось очень много провизии, а в Неаполе еще больше. Флотоводцы спешно отплыли, бросив все, как только услышали о результатах второго сражения под Филиппами. Хранилище, полное серебряных слитков в один талант, битком набитые амбары, коптильни с беконом, бочки засоленной свинины, мешки нута и чечевицы. Трофеи потянут по крайней мере на сто тысяч талантов в монетах и слитках, так что обещанные премии можно выплачивать. Двадцать пять тысяч солдат армии освободителей изъявили желание влиться в армию Октавиана. Никто не захотел пойти под начало к Антонию, хотя победу в обоих сражениях одержал Антоний, а не Октавиан.

«Успокойся, Марк Антоний! Не позволяй этой хладнокровной кобре вонзить в тебя свои зубы. Как ни крути, а он прав. Он мне нужен, я не могу обойтись без него. Я должен вернуть войско в Италию, где триумвирам придется начать все сначала. Новое соглашение, новая головная боль. Рим разболтался, и понадобится много усилий, чтобы призвать его к порядку. И мне доставит огромное удовольствие свалить всю черную работу на Октавиана. Пусть он ищет землю для ста тысяч ветеранов, пусть попытается прокормить три миллиона сограждан вместе с Секстом Помпеем, владеющим Сицилией и морями. Год назад я бы с полной уверенностью сказал, что ему это не удастся. А теперь я ни в чем не уверен. Агенты, подумать только! Набрал себе целую армию всяких змеенышей, которые проникают повсюду, нашептывают, наушничают, подглядывают, шпионят – короче, делают все для пропаганды его идей. Культ Цезаря – это только начало, дальше начнут – и уже начинают – поклоняться Октавиану. Нет, я не смогу жить в одном городе с ним. Я найду более подходящее место для жизни и более приятные вещи для времяпрепровождения, чем вечные и неблагодарные хлопоты: добыча хлеба, орды ветеранов, пустая казна».

– Голова упакована для отправки? – спросил Октавиан Агриппу, когда тот вошел в палатку.

– Идеально, Цезарь.

– Вели Корнелию Галлу отвезти ее в Амфиполис и нанять отдельный корабль. Я не хочу, чтобы она возвращалась в Италию с легионами.

– Да, Цезарь, – сказал Агриппа, поворачиваясь к выходу.

– Агриппа!

– Да, Цезарь?

– Ты замечательно дрался со своим четвертым. – Он улыбнулся. Дышал он легко, держался свободно. – Храбрый Диомед при Улиссе. Вот так бы всегда!

– Всегда так и будет, Цезарь.