Память и забвение руин

Статуя на колонне хорошо известна в истории архитектуры – это классический памятник герою или императору, появившийся в римское время и возрожденный в эпоху классицизма. И то, что после добавления статуи колонновидное здание Chicago Tribune становится Дворцом Советов, не позволяет приписывать создателям последнего архитектурную безграмотность, как это делает Дмитрий Хмельницкий в книге «Зодчий Сталин»164.

Обитаемые колонны существуют, но они, как правило, невелики и руинированы – будь то Башня-руина, построенная Юрием Фельтеном в Екатерининском парке Царского Села (1771–1773), или La colonne brisée (1774–1784) в парке Дезер-де-Ретц в Марли165. Эти интересные постройки тем не менее не относятся к магистральной линии развития архитектуры, а принадлежат к более скромному жанру «затей», в том числе парковых, для которых в английском языке существует родовое определение follies. Единственной folly, сопоставимой по масштабу с башней Лооса, было уже упоминавшееся на этих страницах знаменитое Фонтхилльское аббатство – псевдосредневековая резиденция, которую архитектор Джеймс Уайетт создал для миллионера Уильяма Бекфорда.

Колонна, убежавшая из здания (или сбежавшая с площади) и живущая самостоятельной жизнью, есть симптом разрушения всех связей, иерархий и масштабов. Представим, что надувная игрушка сперва превращается в скульптуру Джеффа Кунса, а затем выходит на площадь и разрастается до размеров небоскреба. Мир не просто распался на части, его вдобавок невозможно собрать воедино, и остается либо размышлять над «грудой поверженных образов» (Т. С. Элиот), либо соединять обломки в произвольном порядке, получая то дадаистские коллажи, то нежизнеспособные комбинации частей животных, как у Эмпедокла.

Если считать башню-колонну лоосовского проекта сбежавшим элементом здания, она окажется синекдохой – риторическим приемом, подставляющим часть на место целого. Однако колонну-монумент, стоящую на площади, можно рассматривать и как самостоятельное здание, имеющее определенную внутреннюю структуру, тем более что уже в стволе Колонны Траяна появляется скрытая винтовая лестница, ведущая наверх, на смотровую площадку.

В параллель башне-колонне можно представить себе и башню-обелиск, порожденную тем же импульсом и той же логикой, которые побуждают нас складывать из распавшихся фрагментов мира новые, и иногда абсурдные, сочетания. При этом не стоит забывать и о том, что сама форма обелиска несет безошибочно считываемые мемориальные коннотации. Можно даже сказать, что любая точка пространства, отмеченная обелиском, в силу этого становится местом памяти.

При желании можно увидеть обелиск в проекте здания Chicago Tribune, представленном на конкурс Бруно Таутом (при участии Вальтера Гюнтера и Курта Шульца)166. Здание, изображенное Таутом, представляет собой квадратный в плане небоскреб с одинаковыми фасадами и большой площадью их остекления. Нижняя треть здания – параллелепипед, в верхней же части оно превращается в четырехгранную остроконечную пирамиду, увенчанную то ли флагштоком, то ли (что более вероятно) антенной радиопередатчика. Кэтрин Соломонсон, чью книгу о конкурсе на здание редакции Chicago Tribune я цитировал выше, затрудняется сказать, чем могла быть продиктована такая форма – пафосом или иронией.

Бруно Таут, Вальтер Гюнтер, Курт Шульц

Конкурсный проект здания редакции газеты Chicago Tribune, 1922

Но было ли что-то подобное осуществлено в действительности? Полных аналогов башни Таута, кажется, не существует. Самое близкое, что можно сопоставить с этим проектом, – Оссуарий Дуомон (Ossuaire de Douaumont), мемориал битвы при Вердене (арх. Леон Азема и др., 1927–1932). Сужающаяся кверху 46‐метровая башня этого странного, но все же величественного некрополя, нижняя часть которого более всего напоминает каменный ангар с коротким перпендикулярным выростом, не разделена на ярусы, но снабжена внутренней лестницей.

Это дает основания предполагать, что появление вертикальной формы в случае Дворца Советов было следствием мемориального задания.

Как полагал Адольф Лоос, «к искусству относится лишь самая малая часть архитектуры, а именно: надгробие и монумент»167. Дворец Советов – это именно монумент, здание-памятник, он симметричен Мавзолею, хранящему нетленное тело Ленина. (Нетленное – поскольку существование научных институтов, работавших над сохранением ленинской мумии, в сталинское время было засекречено, то есть культура считала их несуществующими.)

И Мавзолей, и Дворец Советов полностью символичны, то есть нефункциональны. Если Мавзолей – хрустальный саркофаг, скрывающий реальное, смертное тело вождя мирового пролетариата, то Дворец Советов можно отождествить с его политическим телом.