Память и забвение руин

Но Атарову, с цитаты из текста которого я начал свой рассказ, всего этого мало. Его слова о «милых детских книжках», где Дворец Советов, по-видимому, должен возникать среди картинок с игрушками и котятами, далеко не случайны. Здесь писатель, по всей вероятности, проговаривается: речь идет не только о неизменности некоторого архитектурного объекта, но и о постоянном присутствии детства как земного рая, причем Дворец Советов должен был стать его центром – то ли Мировым древом, то ли Древом познания.

И все же эту логическую цепочку придется на время оставить. Обратим внимание на другие вещи.

За семь лет до появления книги Атарова, но уже после проведения окончательного конкурса на проект Дворца Советов, Даниил Хармс пишет стихотворение «Постоянство веселья и грязи» (датируется 14 октября 1933 года), которое хочется назвать снижающей параллелью к процитированному тексту. Приведу его полностью:

Вода в реке журчит, прохладна,И тень от гор ложится в поле,и гаснет в небе свет. И птицыуже летают в сновиденьях.А дворник с черными усами

стоит всю ночь под воротамии чешет грязными рукамипод грязной шапкой свой затылок.И в окнах слышен крик веселый,и топот ног, и звон бутылок.Проходит день, потом неделя,потом года проходят мимо,и люди стройными рядами

в своих могилах исчезают.А дворник с черными усамистоит года под воротамии чешет грязными рукамипод грязной шапкой свой затылок.И в окнах слышен крик веселый,и топот ног, и звон бутылок.Луна и солнце побледнели,

созвездья форму изменили.Движенье сделалось тягучим,и время стало, как песок.А дворник с черными усамистоит опять под воротамии чешет грязными рукамипод грязной шапкой свой затылок.И в окнах слышен крик веселый,

и топот ног, и звон бутылок.

В отличие от других бессмертных персонажей, известных мировой культуре, хармсовский дворник не скитается по земле и не пребывает в ее отдаленных пределах. Он здесь, рядом с нами, и даже не делает ничего особенного, но каким-то образом выключен из течения времени.

Точно так же выключен из течения времени должен был быть и Дворец Советов.

Реальное здание, будучи материальным объектом, со временем разрушается, однако здание-текст, если его рассматривать с точки зрения семиотики, делается с течением времени все насыщеннее и богаче смыслами.

Объект как предмет физической реальности, – поясняет Вадим Руднев, – изменяется во времени от менее энтропийного состояния к более энтропийному, то есть разрушается; объект как текст изменяется во времени от более энтропийного состояния к менее энтропийному, то есть созидается168.

Добавим, что это созидание, или, точнее, приращение смыслов, может происходить только через переживание судьбы. Так, всевозможные разрушения и утраты, переделки и реставрации, равно как и события, когда-либо происходившие внутри здания, означают возникновение новой информации. Воображаемое же вечное и неизменное здание оказывается закрытым и для любых новых интерпретаций, и для приращения смысла вообще (тем более, если оно предназначено для ограниченного набора раз и навсегда заданных ритуалов, каковыми и были коммунистические празднества). Такое здание в каком-то смысле стало бы менее реальным, чем обычная постройка, способная разрушиться и физически исчезнуть, но при этом сохранить по себе память. Сталинская культура, в противоположность всему, что мы знаем об архитектуре, полагала, что текст под названием «Дворец Советов» всегда пребудет равным самому себе и таким же неизменным, как учение Маркса – всесильное, потому что верное. Безупречная и сверкающая поверхность Дворца Советов должна быть совершенно непроницаемой, словно стеклянная стена, но обратной стороной подобной ригидности всегда оказывается уязвимость.

«Дома, дороги, аллеи столь же – увы! – недолговечны, как и года»169, – так завершает Пруст первый том своей эпопеи, и это сказано о жизни. Вечный же и неизменный Дворец Советов воплощает собой не жизнь, а смерть.

Как замечает Владимир Паперный,