Памяти Пушкина

В критике 1820–1821 годов Пушкин получил почетный титул «певца Руслана и Людмилы». Журналисты составили даже представление о мере литературного таланта Пушкина по этой поэме и впоследствии неодобрительно отзывались о других произведениях поэта, которые отступали от приемов и цели первой поэмы молодого поэта. Только просвещенные друзья Пушкина понимали, как и сам поэт, недостатки «Руслана и Людмилы». Критику вызвали некоторые поправки во 2-м издании поэмы, преимущественно со стороны безнравственных намеков. Одна черта осталась неизменной и, вероятно, заставляла задумываться поэта – это взгляд на Пушкина как на автора «небольших» поэмов. В самом деле, авторы обширных поэм, с содержанием, захватывавшим вопросы стран, народов, вождей, должны были казаться титанами перед автором «Людмилы», «Черкешенки», «Марии и Заремы», «Цыганки», и пр. А поэт и в лирике отдавал всю свою душу женщине или пробовал воспевать в небольших произведениях Наполеона, вождей 1812 года или карать русских временщиков. По-видимому, задумавшись над требованиями читателей, поэт остановился на Петре Великом, и этот труд не был им довершен, как ошибся в этом и ранее Ломоносов со своей «Петриадой». Времена неустройств, Лжедимитрия, пугачевщины дали Пушкину более верные очерки; но он не был способен и здесь погрузиться в многотомную работу. Вот исходный пункт в оценке русской критики, которую при жизни Пушкина представляют в неблагосклонном свете с 1830 года.

Как бы то ни было, посылая Гнедичу новую свою поэму «Кавказский пленник», которую автор идиллии и переводчик Гомера издал в 1822 году, с приложением портрета Пушкина (издатель прибавил и подпись к портрету: «Думаем, что приятно сохранить юные черты Поэта, которого первые произведения ознаменованы даром необыкновенным»), последний писал Гнедичу (VII, 31): «Я что-то в милости у русской публики» – и далее выражал недоверие, признавая за отзывами публики случайную прихоть и указывая «людей, которые выше ее» (публики). В приписках к новой поэме Пушкин (II, 298) намекает на злобу критиков «Руслана и Людмилы». «Повесть – Кавказский Пленник» – новое «небольшое, изящное стихотворение» («Сын От.»), «поэма» (по выражению Измайлова) была встречена дружными похвалами критики: в «Вестнике Европы» 1823 года историк Погодин (М. П.), соглашаясь со «строгими требованиями знатоков» от «Руслана и Людмилы» (не писал ли первую критику в «В.Е.» московский профессор Мерзляков или Каченовский?), поставил выше «Кавказского пленника», приветствовал обещание Пушкина выбрать новый исторически сюжет поэмы из отношений кн. Мстислава к Кавказу и, как и другие критики, упрекнул автора за противоречия в характере Пленника. Князь Вяземский и Плетнев сопоставляли новое произведение Пушкина с произведениями Байрона, особенно с «Шильонским узником» (которого Пушкин выбрал неудачно для «Братьев-разбойников») и побуждали молодого поэта развиваться в этом направлении давать поболее новых произведений, обогащать бедную русскую литературу. Особенно понравилось поэтическое изображение Кавказа и горских нравов. Пушкин занял теперь первое место в ряду русских писателей.

Князь Вяземский сделался истолкователем Пушкина и приложил к первому изданию поэмы «Бахчисарайский фонтан» 1824 года, вместо предисловия, «Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны, или с Васильевского острова» (интересно вспомнить, что первый суровый московский критик назвал себя «Жителем Бутырской слободы»). Это истолкование, с побуждением Пушкина писать как можно более, выражает мнения той «новой школы» русских писателей, которая нашла выразителя в лице молодого автора поэм. Мнение классика выражены в следующем: «Ныне завелась какая-то школа новая, никем не признанная, кроме себя самой; не следующая никаким правилам, кроме своей прихоти, искажающая язык Ломоносова, пишущая наобум, щеголяющая новыми выражениями, новыми словами; и где же достоинство поэзии, если питать ее одними сказками?» Романтик-издатель восстает против теории и указывает на требование одной «народности в словесности», которая «не в правилах, но в чувствах».