Памяти Пушкина

Потомок старинного дворянского рода, явившийся на рубеже двух эпох, и последний, по его собственному выражению, свидетель феодальных нравов («le dernier témoin des moeurs féodales»), постоянно носивший скорбь в своей гордой душе, а также индивидуалист, Шатобриан отчасти возобновил во Франции начинания Руссо и Бернардена де Сен-Пьера, прибавив от себя порывы лояльности и христианского чувства. Он направлял к христианству с эстетической его стороны, к готике, к Средним векам, был одним из начинателей неокатолицизма, вдохновителем таких поэтов, как Гюго и Флобер, и историков, как Огюстэн Тьерри, но его мечта была мало успокоительна, и мало приносили отрады душе возгласы вроде следующего: «Поднимитесь, желанные бури, долженствующие унести Рене в пространства другой жизни». Не охватила души Шатобриана вполне ни религиозная вера, ни легитимная идея. Он испытывал в своей жизни короткие моменты счастья, но продолжительнее были в ней приступы меланхолии. Последняя внедрилась со времени Рене во французскую литературу, став как бы микробом ее пессимистического настроения: сетования Шатобриана на судьбу были много раз повторяемы французскими поэтами нашего века, и его разочарование (désenchantement) отзывается до наших дней. Это – потому, что печаль Шатобриана, воплощенная в поэтической личности его Рене, была в высшей степени характерным и живым явлением европейской жизни в эпоху крупного перелома, ознаменовавшего конец XVIII и начало XIX столетия, и не утратила своей жгучести даже и теперь.

Грусть составляет издавна одну из принадлежностей русского народного характера, о чем свидетельствуют хотя бы элегические ноты наших песен, меланхолические тоны нашей музыки. Но под влиянием Шатобриана и затем поэтов сродного ему направления веяние грусти пронеслось, как мы видели, с чрезвычайною силой и в нашей литературе, и, в частности, в поэзии второго десятилетия XIX века, как и во Франции, оно вытеснило вольтерьянство, господствовавшее еще в годы Империи.

Судя по выражению Пушкина о Шатобриане как об «учителе всего пишущего поколения», надо думать, что и наш поэт весьма рано подпал влиянию автора Рене. Последнего должны были хорошо знать в семье Пушкиных, потому что появление знаменитейших произведений Шатобриана было весьма крупным событием во французской литературе начала нашего века и ими не могли не интересоваться в сильнейшей степени французские эмигранты, пребывавшие в России, а вслед за этими эмигрантами и образованное русское общество[499]. Пушкин назвал Шатобриана «любимым писателем» Полины, героини повести «Рославлев»[500], действие которой относится к 1811 году. Но, кажется, с полным правом можно признать Шатобриана любимцем и самого Пушкина[501]

.

Наряду с русскими поэтами, настраивавшими на грустные тоны лиру юного Пушкина уже в лицейский период и вскоре потом, вероятно, рано оказывал на него влияние и Шатобриан, как влиял он и на лирику Батюшкова и французских романтиков.

Не настроение ли Шатобриана слышится в таких ранних стихотворениях Пушкина, как «Элегия» 1816 года:

…невидимой стезейУшла пора веселости беспечной,Навек ушла, и жизни скоротечной

Луч утренний бледнеет надо мной.Отверженный судьбой несправедливой,И ласки муз, и радость, и покой —Я все забыл: печали молчаливойРука лежит под юною главой…

Мне скучен мир, мне страшен дневный свет;Иду в леса, в которых жизни нет,Где мертвый мрак: я радость ненавижу,Во мне застыл ее минутный след…Умчались вы, дни радости моей,

Умчались вы! Невольно льются слезы,И вяну я на темном утре дней.О дружество, предай меня забвенью!..Оставь меня пустыням и слезам![502]

Несколько лет спустя, на юге, Пушкин опять писал (в послании Чаадаеву, 1821 год), приближаясь уже к Чайльд Гарольду: