Пансионат

— Наверное, — пожимает плечами Андрей. — Я в номере обыскался. Он с рюкзаком ушел.

— А если он из-за этой… аберрации не увидит нас и начнет стрелять?

— Начнет — значит, жив.

Игорь обижается. Припускает шаг, отрывается вперед. Потревоженная трава поднимается из-под его ног, шевелясь, волнообразно вздрагивая. Никакая это, конечно, не трава.

— Вы не помните, что конкретно говорил японец? — спрашивает чиновник, и Андрей оборачивается к нему. Видит безликий затылок в капюшоне. — Опасность выхода наружу… в чем именно? Радиация?

— Скорее, какие-то электромагнитные колебания, — отвечает актер. — Я ничего в этом не понимаю… Откровенно говоря, я надеялся, что снаружи будет… точно так же. Что нас обманули. Вы ведь тоже рассчитывали на нечто подобное?

Затылок чиновника издает саркастический хохоток. Эти два немолодых дядьки Андрею определенно симпатичны. И это ведь они притащили тогда с моря труп, вспоминает он. Тот самый труп, на который бегал полюбоваться Стас. Стас — вот кто ловит сейчас кайф, бродя по этому запредельному месту. Если, конечно, еще не откинул копыта с такой-то радости.

Вообще-то он согласен с Игорем. Не самая лучшая идея — искать здесь Стаса, непредсказуемого по жизни, а теперь еще и вооруженного. Как бы он, блин, не нашелся без предупреждения сам; если, конечно, еще жив. А если нет, оно тем более не имеет смысла. Когда вокруг масса куда более увлекательных, реальных, насущных целей. Город, например. Он же сам говорил, писатель, будто еще существует какой-то город.

Ландшафт меняется — мгновенно, будто пролистали слайды на мониторе. Теперь со всех сторон наступают скалы и камни, многоугольные, голые; только из редких трещин тянутся, раскачиваясь в полном безветрии, скользкие серые стебли. Назвать этот пейзаж безжизненным Андрей бы не рискнул. Прохода между скалами нет, и писатель, идущий впереди, притормаживает, осматривается, прикидывает, трусит. Андрей огибает его, будто несущественное препятствие, и браво шагает по камням, удобным, словно щербатые ступеньки на пансионатной дорожке. Теряет равновесие, столкнувшись с коренастой Рысью, тоже рванувшей вперед без лишних раздумий. Она успевает удержать его, прихватив за локоть, но благодарная улыбка Андрея пролетает мимо, потому что Рыська смотрит назад. Он оглядывается тоже. Все идут за ними: и длинный ролевик, и чернолицый Игорь, и остальные.

Замыкает писатель. Замыкает всегда тот, кто не успел пройти первым.

Интересно, думает Андрей, на что он теперь похож, город? Неплохо бы не тормозить, бессмысленно имитируя какие-то поиски, а постараться дойти туда до темноты… кстати, на что похожа ночь — здесь? Серые стебли шевелятся, будто гигантские усы, и он представляет себе, как с наступлением сумерек вздрагивают скалы, осыпаются камни, и вслед за серыми усами из-под земли выбираются… тьфу ты, бред какой. Рыська удивленно оборачивается на его негромкий смех.

И в этот момент скалы действительно вздрагивают.

Его бросает на Рысь, которая ухитряется удержаться на ногах и удержать его; Андрей сжимает ее руку и смотрит поверх ее плеча. Изогнутый внутрь горизонт на глазах поднимается вертикально, кренится, нависает под отрицательным углом, и камни катятся с него самым естественным образом, грохоча и сталкиваясь в воздухе, и сыплется земля с вырванных корней серой травы… Интересно, думает Андрей, писатель и теперь будет настаивать на том, что это такой обман зрения? Вскидывает локоть, защищая голову от камнепада.

Ему совсем, совсем, совсем не страшно.

— Тим!!! — истошно вопит Рысь.

Андрей отталкивает ее, сам бросаясь в противоположную сторону, и огромный камень рушится между ними, взрывая фонтанчик мелких камешков с земли, что-то дробное, похожее на град, сечет по согнутой спине, надо укрыться, спрятаться, переждать. В воздухе стоит сплошная взвесь, пыль и песок набиваются в рот и в глаза, и невозможно дышать, какого черта он снял чулок с лица?!.. Чьи-то вопли мечутся вокруг, Андрей не различает голосов. Согнувшись вдвое, прижмурившись, обхватив голову руками, он почти вслепую ищет укрытие, но ничего похожего нет нигде, и крупный камень бьет под лопатку, и еще один — по ноге, и впервые приходит в голову, что это — всё.

И тогда он вспоминает Марьяну, как она лежала там, на набережной, и волосы рассыпались вихрем вокруг ее лица, и как внезапно раскрылись во всю ширь ее раскосые оленьи глаза.

…— Все здесь? — спрашивает писатель хриплым, сорванным голосом.

Ему не отвечает никто.

Андрей приподнимает веки, забитые сплошь чем-то сухим, острым и жгучим, и сквозь хлынувшие слезы пытается разглядеть хоть что-нибудь. Кажется, ему удается.

Кажется, это море.

№ 43, стандарт, южный

(в прошедшем времени)

Бокал с красным вином на глазах у потрясенной Аньки полз по столику. Опрокинулся, чуть-чуть не достигнув края, вино расплескалось на купальник, и тогда она вскочила.

— Марьяна!.. Где она? Пусти!

— Дура, — странно, сдавленно прохрипел папик. — Сиди. Со мной ты хоть в шлюпку попадешь… студентка.

Прозвучало как матерное слово. Анька выдернула руку и метнулась прочь.