Пансионат

Женщина, похожая на встрепанную птичку, подходит ближе к краю, с любопытством вытягивает шею; в ее пристальном взгляде отражается, будто заснятая на камеру, траектория спуска Такоси. Она, Юми, остается на месте. И видит его позже, уже у подножия, в каменном месиве и хаотичных веерах брызг, с мокрой веревкой в руках. Такоси ступает на большой плоский камень, покрытый ядовито-зеленым растительным ковром, и поскальзывается, и делает несколько шагов, не выпуская веревки. Труп качается на волнах уже совсем рядом с ним. Зажав конец веревки в зубах, Такоси приседает на корточки и тянется всем телом вслед за вытянутой рукой, похожий на черную стрелку.

Подцепляет, втаскивает на зеленый камень, сам при этом теряет равновесие, проваливается одной ногой в межкаменную щель, подплеснувшая волна окатывает его по колено, — а сегодня так холодно с утра, отстраненно, без всякого сочувствия думает Юми. Смотрит, как Такоси обвязывает веревку вокруг пояса трупа. А затем встает, запрокидывает голову и делает несколько размашистых жестких жестов вниз и вверх.

Мы должны втащить его сюда, понимает Юми. Мы, женщины. И вся замирает, сжимается изнутри от нечеловеческого, непереносимого отвращения.

Все они, женщины, переглядываются. На лице крупной старухи неприкрытое торжество, она упивается своим возрастом, дающим право не участвовать в этом. Худенькая старушка почти незаметно с облегчением переводит дух. Ролевички шепчутся недовольным невнятным жужжанием. Растрепанная женщина отступает от обрыва. Полногрудая девушка-студентка по-детски поднимает пальцы к полуоткрытому рту.

Я, думает Юми. На кого он может теперь рассчитывать, если не на меня?

Эта мысль невыносима и жгуча, как кислота.

— Отойдите.

Юми едва успевает отступить, ее обдает колким вихрем, хлестнув по щеке кончиками взметнувшихся в движении прямых каштановых волос. Ее зовут Марьяна, вспоминает она, проговаривая про себя чуждое, но неожиданно легкое на языке имя, Марьяна, она была там! — и она уже не человек. Так сказал Такоси. Правда, теперь он может ошибаться, и это страшнее всего.

Девушка со странно яркими глазами уже у скалы, она ритмичными рывками тянет распатланную веревку на себя, перебирая белыми кулачками от узла к узлу — легко, полетно, будто ничего и нет на другом конце. У ее ног нарастают веревочные бухты, так много, такая длинная… В сторону обрыва Юми не смотрит.

— Все, — звеняще говорит Марьяна. Запросто разрывает веревку в руках, подхватывает с земли неопрятный мокрый моток и, не доходя до края, сбрасывает вниз, для Такоси.

А на самом краю, неестественно вывернувшись на жухлой траве, лежит труп.

Юми заставляет себя подойти.

Нет. Ее притягивает туда, она не может не подойти и не посмотреть, и все остальные тоже, они обступают его плотным кольцом, и она едва находит просвет между двумя старухами. Труп неузнаваем. Лицо и тело разбиты в сплошное бескостное месиво, у спутанных с водорослями волос нет ни длины, ни цвета, одежда липнет мокрыми клочьями. А на поясе две петли, два обрывка: лохматой веревки Такоси и тонкого полупрозрачного шнура.

— Это не Стас.

Говорит Марьяна. Юми никак не может понять, в чем же особенность ее голоса — высокого, девичьего, но отдающегося на отзвуке неуловимым звоном, будто она разговаривает в комнате, завешенной тонкими листами металла. А может быть, показалось. Просто надрывный звенящий голос.

Она уже стоит возле самого трупа, с той стороны, едва не нависая каблучками над обрывом, за нее страшно. Она окидывает панорамным взглядом всех собравшихся, чуть-чуть щуря глаза, и этот скользящий пушистый прищур словно маскирует что-то такое, чего никак нельзя было бы вынести, зацепись она на ком-то отдельно, посмотри в упор.

Юми отводит глаза. В стороне о чем-то шепчутся ролевички, и она смотрит на них — немолодых, усталых, ряженых. Они искоса, будто украдкой, разглядывают труп. Снова перебрасываются коротким шипением. Замечают внимание Юми, спохватываются, умолкают.

Марьяна присаживается на корточки. Ее пальцы, такие тонкие и белые, с коротко остриженными ногтями, скользят по лиловой коже и бурым лохмотьям трупа. Кто-то из присутствующих громко сглатывает, подавляя тошноту. Марьяна исследует. Ее волосы повисают, закрыв лицо, их кончики, соприкоснувшись с утопленником, намокают и слипаются в острые пряди.

На обрыв поднимается Такоси, и Юми, вся концентрируясь во взгляд и улыбку, устремляется было к нему… но он смотрит на Марьяну. На Марьяну и труп.

Она поднимает в щепотке обрывок чего-то мокрого, темного, бесформенного. Тонкие пальцы отжимают воду и взъерошивают игольчатые щетинки. Кусочек меха, догадывается Юми.

Догадываются все.

Одна из ролевичек внезапно принимается плакать, голосить, биться в истерике, падает было на декольтированную грудь подруги — но та отступает, морщится брезгливо, а в глазах у нее прыгает немой безумный ужас. Худенькая старушка обнимает плачущую, гладит где-то посередине спины. Крупная старуха стоит невозмутимая, как камень. Прикусывает губу женщина-воробей. Полногрудая студентка тоже начинает беззвучно хныкать.