Пансионат

Высотные дома давно закончились, теперь она шла по расползающейся под ногами грунтовой улице частного сектора, полуразрушенного, из последних сил сопротивлявшегося застройке — что-то такое она когда-то слышала, не припомнить, от кого и где. Из-за заборов лениво лаяли собаки, невидимые, съежившиеся в своих конурах. Если б только мир был таким всегда — населенным одними призрачными собаками…

И вдруг даже эта улица оборвалась. Впереди двумя параллельными ручейками поблескивали среди сплошных крапчатых луж мокрые рельсы.

Она остановилась, вдруг разом ощутив тяжелую усталость, парадоксальным образом совмещенную с непрерывными оборотами вечного двигателя. Куда теперь?… и как?

Послышался глухой нарастающий шум, в дождливой мгле проявились, приближаясь, три бледно-лунных огня. Натужно стуча колесами, на рельсы наползла электричка, огромная гусеница с залепленными грязью табличками и окнами, непроглядными от дождя. Вагоны, замедляя движение, тащились мимо — второй, третий, пятый — и внезапно громадина встала, и дверцы открылись точно напротив, не оставляя выбора.

Она вскарабкалась на платформу, и поезд тут же тронулся, как если бы именно ради нее и останавливался тут. Схватилась за перекладину, чтоб не упасть, и свободной рукой провела по мокрому лбу, убирая волосы. Дождь остался снаружи, а вместе с ним и то странное наваждение, гнавшее ее вперед. Зачем? Что я здесь делаю?

В конце концов, можно будет выйти на следующей станции и вернуться обратной электричкой, решила она, проходя в вагон. Он оказался битком набит грязными, угрюмыми, враждебными людьми, их было слишком много, их удушливые, как вонь изо рта, испарения и злобные взгляды ударили наотмашь, едва не отбросив ее назад в тамбур. Накатила паника, неуправляемая, жуткая — как тогда, в метро. Нет, но это же глупо. Присесть на скамью, проехать одну остановку, всего лишь одну…

Свободных мест не было.

На лавках теснились вплотную друг к другу мрачные старухи и тетки с огромными сумками, мордатые мужики с лопатами и удочками, гогочущая молодежь обжималась и резалась в карты, огромный пес шумно дышал вываленным языком. По проходу с монотонным криком двигались продавцы пирожков, оргтехники, пива, ширки, презервативов и порногаджетов; она попятилась, пропуская одного из них в тамбур — и увидела впереди, через пару рядов, сантиметров тридцать незанятого места на краю лавочки. Шагнула в том направлении, и в этот момент электричку тряхнуло, резко и сильно, будто кто-то рванул стоп-кран. Пассажиры повалились друг на друга, словно костяшки домино, и она тоже потеряла равновесие, упала на ближайшего…

— Ах ты…!

— Отвали со своим пузом!

— Залетают, проститутки, а потом людям на голову садятся!

— Выкинуть из вагона к чертям!

…Она судорожно оглядывалась по сторонам, и повсюду натыкалась взглядом на орущие гнилозубые рты, на сжатые кулаки со въевшейся в кожу грязью, на сплошной поток ненависти, от которой не было спасения нигде. До следующей станции… только бы… скорей бы…

Электричка ровно катила дальше, ритмично стучали колеса, и кто-то самый храбрый уже поднялся во весь рост у окна.

(настоящее)

Она понимает, что писатель не придет. Отставляет нетронутое второе, придвигает к себе стакан компота. Компот холодный, с кислинкой и одинокой ягодой клюквы на дне стакана. Вкусный.

С ним, писателем, что-то случилось.

Так неожиданно, так несправедливо. Когда мир только-только обрел гармоничные очертания, и она почти перестала бояться. А сегодня с утра, после завтрака (где писатель был), у нее несильно, с пугающе равными перерывами тянуло спину, и стало страшно, и она до самого обеда не решалась даже встать. И вышла единственно потому, что рассчитывала встретить его — на том же месте за одним с ней столиком, надежного, неизменного.

Что-то случилось.

Вдалеке поднимается из-за стола семья Рыжего, такая шумная, заполошная, настоящая. Дети мгновенно срываются с места, девочка с криком гонится за мальчиком, чего-то они, кажется, не поделили, и его жена, Ирина, неразборчиво и строго кричит им вслед, собирая со стола апельсины в целлофановый пакет. Сам Рыжий отходит в сторону и говорит с отцом черненькой дочки, стоящей тут же смирно и почти незаметно. Рыжие дети проносятся мимо, взметнув неподвижный воздух, выбегают из столовой, а Ирина, проводив их взглядом, подходит к мужчинам и после короткого разговора берет за руку чужую девочку — черненькую, тихую, с ярким апельсином в руках. Вот и они идут мимо, не повернув голов, не зацепившись даже мимолетным взглядом.

И Рыжий тоже пройдет, как проходил всегда, и когда напротив сидел писатель, это можно было вынести. Но не сейчас.

Она встает первая и, преодолев пустынный уже коридор, спускается в вестибюль.

Здесь также нет никого. Квадратная вахтерша в белом халате, негромко ругаясь, сдирает со стены очередное объявление. И что там было написано, теперь не узнать. Да и не особенно интересно и важно.