Пансионат

Тем временем из вагона разом выкатился целый клубок пассажиров, спутанный вокруг проводницы в серебристой форме, похожей на тощую рыбу или инопланетянку, растерянной, жалкой. Кажется, она что-то говорила, вернее, пыталась сказать, покачиваясь на верхней ступеньке, но ее голос тонул в общем жужжании.

Бросив контрольный, закрепляющий взгляд на детей у насыпи, Ирина подошла ближе. Жужжание распалось на отдельные звуковые дорожки, отрывистые, малоинформативные:

— …двести километров…

— …разобраны, сто процентов, или бомба…

— …полчаса, и на самолет не успеваю…

— …приказ по всем путям, у меня источники…

— …вывезут на запасные…

— …до ближайшего…

У проводницы, наконец, заработало какое-то приспособление вроде микрофона, и ее писклявый голосок разнесся в пространстве, отдавая звоном, будто под куполом церкви:

— Прошу всех сохранять спокойствие!

По толпе пробежала зримая, электрической природы нервозность, все зашумели вдвое громче, забурлили броуновским потоком, и сама Ирина метнулась прочь, внезапно ощутив жизненную необходимость немедленно и намертво схватить за руки детей:

— Рыжий-Рыжий! Звездочка!

Конечно, они не подняли голов. Ирина развернулась боком и поскользила вниз по насыпи гладкими силиконовыми подошвами; на половине пути потеряла одну туфлю и только тут догадалась разуться. А детей на прежнем месте уже не было!!! — то есть нет, уфф, слава богу, вот они, просто она их не сразу увидела в новом ракурсе, без ослепительных солнечных вспышек. Подбежала, подхватила, как кошка, за плечи или загривки, потянула вверх.

— Мам, ты чего, мы же исследуем пути!..

— Бо-о-ольно!..

А странно измененный микрофоном голос проводницы неземным звоном плыл над окрестностями и над головами:

— …организованная эвакуация. До тех пор мы просим господ пассажиров оставаться на местах в своих купе. Вам будет предложен внимательный сервис, питание и прохладительные напитки…

Ирина подтолкнула детей к лесенке, с силой дернув за руку упирающуюся Звездочку и отвесив Рыжий-Рыжему легкий подзатыльник:

— Вы слышали? Сейчас пойдете и будете сидеть в купе! С вашим… папой!!!

Какого черта я согласилась, думала она, впихивая их внутрь вагона мимо посторонившейся, балансирующей на краю лесенки проводницы, на фига нам сдалась эта «Одна сатана», нам, абсолютно чужим людям, у которых нет ничего общего, кроме разве что детей, да и тем было бы куда лучше в питомнике, воспитателей они хотя бы слушаются…

Навстречу им шагнул в проход Рыжий, двери купе съехались за его спиной. Дети перестали упираться, бросились вперед и повисли на его локтях.

— Все очень плохо, — отрывисто сказал он. — Похоже, эта ерунда чуть ли не мирового масштаба. Не верю, что отсюда кого-нибудь вовремя эвакуируют. Но я договорился.

Ирина кивнула. Они смотрели друг на друга, и на траектории их взглядов сгущалось материальное, точное, как правильно подогнанный разъем, взаимопонимание почти без слов. Как раньше, как всегда.

— Бери кофр, — сказала Ирина. — Я поведу детей.

(настоящее)

На балкон она не выходит. Смотрит из номера, из-за чуть-чуть отведенной портьеры. Они появляются в тесном поле зрения не сразу, как раз в тот момент, когда Ирину отвлекают звуки из ванной, дети опять там что-то не поделили, не надо было позволять им играть в воде… Она уже идет было разбираться, не дождавшись, как тут видит их: фантасмагорические фигуры, нестройно шагающие друг за другом по раскаленным бетонным плитам перед фасадом пансионата. Пересчитывает: одиннадцать человек, да. Рыжий и Михаил идут последними, остроконечные капюшоны их дождевиков сверкают на солнце. Как им, наверное, жарко сейчас в этой нелепой защите неизвестно от чего, наугад. Фигуры одна за другой проходят короткий отрезок видимости, режутся, пропадают. Никто из них не оборачивается в сторону пансионата, ни один.

Из ванной доносятся уже однозначные крики Рыжий-Рыжего и Звездочки. Голоса Карины не слышно. Она вообще почти никогда не подает голоса.

Ирина отпускает край портьеры. Солнечный луч, ножом перерезавший комнату, рассеивается сдержанным светом. Гаснут блики на обрезках целлофана, разбросанных на полу.

Надо убраться в номере. Надо подобрать Карине что-нибудь из Звездочкиных вещей, у девочки совсем нет одежды. Надо занять детей чем-нибудь до ужина. Надо навестить беременную женщину из сорок восьмого. Надо сходить для нее в магазин, до скольки он открыт?… Надо как можно скорее заняться делом, и тогда будет легче.

Раздается пронзительный Звездочкин вопль, и вот она выскакивает из ванной, мокрая, плачущая, обиженная:

— Мама, он плеска-а-ался!

— Она сама! — вопит вдогонку Рыжий-Рыжий.

Ирина бессильно опускается на диван. Заткнуть уши, не слышать, ничего не делать, отключить реальность. Ни на что она не способна больше — теперь, когда нет Рыжего и, может быть, никогда уже не будет. Рыжего, без которого она собиралась как-то жить, не зная, что это невозможно. Она, всю жизнь уверенная, будто все может сама и что окружающий микромир держится на ней одной… От чего он может защитить, сшитый на живую нитку целлофановый дождевик?!