Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера

Перед рассветом 1 сентября 1939 г. немецкий линкор начал обстреливать польский гарнизон, расквартированный в данцигском порту. Одновременно 62 дивизии германской армии при поддержке 1300 боевых самолетов пересекли границу и вторглись в Польшу: одна группировка атаковала с севера (двигаясь из Пруссии), другая – с юга (двигаясь из Словакии). В 6:00 на Варшаву упали первые бомбы. Немецкие пикирующие бомбардировщики Ju-87 наносили удары по скоплениям польских войск. При этом люфтваффе стремилось уничтожить как можно больше польских самолетов, прежде чем те успеют взлететь. Воздушному удару также подверглись города и деревни, жители которых в ужасе запрудили дороги, мешая польскому командованию переправлять подкрепления на фронт. Монсеньор Рарковски, епископ-капеллан германской армии, в тот же день направил срочное обращение всем католическим солдатам вермахта: «В этот скорбный час, когда наш германский народ оказался перед необходимостью испытать свою решимость под огнем и выступил на битву за свои естественные и данные Богом права, я обращаюсь к вам, солдаты… Каждому из вас известно, что стоит на кону для нашего народа… и каждый, отправляясь в сражение, видит перед собой сияющий пример истинного бойца – нашего фюрера и верховного главнокомандующего, первого и отважнейшего солдата великого Германского рейха»[172].

За первые три дня войны немецкие войска провели 72 массовые казни как пленных польских солдат, так и просто мужчин, женщин и детей, которых расстреливали в отместку за народное сопротивление германской оккупации. Во время одного инцидента 8 сентября из здания средней школы выстрелили и попали в офицера германской армии. В ответ немцы казнили 50 учеников, несмотря на то что стрелявший мальчик уже сдался. В тот же день, после того как командира немецкой роты убили в бою, проходившем к югу от Варшавы, разъяренные немцы отвели 300 польских военнопленных к придорожной канаве, расстреляли их из пулеметов и оставили тела у дороги[173].

Польские лидеры в отчаянии слали французскому и британскому правительству призывы о помощи, но немцы продолжали свой жестокий поход по Польше без существенных помех со стороны иностранных государств. На протяжении нескольких последующих недель оккупанты совершили более 600 массовых расправ – когда в ответ на гибель немецких офицеров, а когда и просто в отместку за гибель пары немецких лошадей, попавших под перекрестный огонь. В первые же недели начались облавы на польских евреев, которые в конечном счете привели к гибели 3 млн человек[174]

.

Наступил момент, которого так страшился Пий XII. Его ужаснуло не только опустошение Польши и истребление ее населения (основную долю которого составляли католики), но и понимание того, что теперь призывы выступить с осуждением нацистского вторжения станут почти не возможными. У Муссолини были веские основания полагать, что понтифик решится высказаться. «Не исключено, – отмечалось в секретном полицейском донесении, направленном диктатору, – что понтифик, который, как известно, принимает близко к сердцу существование Польши, публично вмешается, сделав заявление»[175].

Однако Муссолини незачем было волноваться. На следующий день после нападения французский посол осведомился у кардинала Мальоне, возвысит ли папа свой голос в поддержку Польши. Нет, ответил кардинал. Это не в манере папы. Тот предпочитает «позволить фактам говорить за себя». Вслед за французским послом явился польский с тем же требованием. Но он добился от кардинала лишь обещания, что папа помянет Польшу в своих молитвах[176]

.

Действия Германии поставили дуче в неудобное положение. Он не был готов бросить Италию в топку войны, однако боялся, как бы его не сочли трусом, не решающимся присоединиться к своему соратнику в сражении. В день начала вторжения он позвонил своему послу в Берлине. Итальянский диктатор хотел, чтобы Гитлер направил ему послание с сообщением о том, что в данный момент помощь дуче не требуется. И фюрер быстро удовлетворил это желание[177].

В тот же день, в 15:00, министры итальянского правительства, волнуясь, собрались в палаццо Венеция, чтобы узнать о решении дуче. Муссолини прибыл в своей белоснежной летней военной форме. По словам Дино Гранди, министра юстиции, дуче выглядел постаревшим на десяток лет: «лицо бледное, покрытое глубокими морщинами, отражающими внутреннюю драму, которая терзала его вот уже две недели и которую ему не удавалось спрятать под маской ледяного обаяния». Муссолини известил собравшихся, что ясно дал понять фюреру позицию Италии: страна будет готова к участию в войне лишь к концу 1942 г. «Муссолини говорил, а его глаза и лицо предательски показывали, какая буря бушует у него внутри, – вспоминал Гранди. – Телеграмма Гитлера и то, что Италия воздержалась от участия в войне, означали для него если и не первое, то, без всякого сомнения, величайшее поражение в жизни… Его раздирали противоречивые чувства: ревность, гнев, унижение, притом он явно продолжал обманывать себя».