Затем берет в руки папку – внутри прозрачные пластиковые вкладыши. Он перелистывает их. В нижней части каждого из пятнадцати вкладышей лежит фотография. Больше ничего. Тео достает первую из них. Она цветная, приглушенных осенних тонов, на ней изображена женщина примерно его возраста – похоже, в этот момент она даже не подозревала, что ее фотографируют. Она на позднем сроке беременности. Судя по прическе и одежде, это фотография конца шестидесятых – начала семидесятых годов. Тео переворачивает фотографию, ожидая увидеть дату или имя, но там пусто. Он перелистывает остальную часть папки – все то же самое: фотографии женщин, снятых исподтишка. Но больше ничего. Последняя фотография выглядит более свежей. Может быть, десять лет назад, не больше пятнадцати точно. Определенно двадцать первый век. Зачем его отец хранит фотографии этих посторонних женщин?
В голову Тео приходит жуткая мысль: может быть, его отец домогался их до степени одержимости? Преследовал их? Сотни различных отвратительных сцен проносятся в голове у Тео, словно кадры из фильма ужасов, и он захлопывает папку.
Хруст гравия под шинами заставляет его вздрогнуть, и он встает, чтобы выглянуть в окно кабинета. Отцовский «Мерседес» вкатывается на подъездную дорожку рядом со старым «Вольво» Тео. Черт бы его побрал! Тео думал, что у него будет больше времени. Отец увидит его машину и поймет, что он здесь. В доме. Один. Такого не случалось с тех пор, как после окончания университета Тео съехал из этого дома.
Он кладет папку обратно на газетные вырезки и закрывает потайное отделение, потом захлопывает дверцу шкафа. Его сердце бьется так сильно, что этот стук отдается в ушах. Страшно подумать, в какую ярость впадет отец, если застанет Тео в кабинете. Он пытается снова запереть шкаф, но никакие усилия не помогают, скрепка просто ходит туда-сюда. На лбу Тео выступает пот. У него нет другого выбора, кроме как оставить все как есть и надеяться, что отец подумает, будто просто забыл запереть шкаф.
Он снова подходит к окну. Отец стоит на подъездной дорожке и хмуро смотрит на машину Тео, приглаживая волосы на затылке. Затем поднимает глаза на окна своего кабинета, и Тео приходится резко пригнуться. Черт, неужели отец заметил?
Он на четвереньках отползает от окна, вскакивает, выходит из кабинета, бежит вниз по витой лестнице, проносится по коридору, скрипя подошвами кедов по паркету, и резко сворачивает в кухню. Слышит, как в замке поворачивается отцовский ключ.
Тео наливает себе стакан воды и садится к кухонной стойке, пытаясь отдышаться и сделать вид, что он сидел там все это время.
Перестук дорогих отцовских ботинок эхом отдается в коридоре. Отец возникает в дверях кухни – при росте в шесть футов три дюйма он полностью заполняет собой проем.
– Что ты здесь делаешь? – рычит он.
– Мэвис впустила меня. Я хотел поговорить с тобой, извиниться за то, что было в прошлый раз…
Отец смотрит на него настороженно, как будто не знает, следует ли верить этим словам.
– Она сказала мне, что ты скоро вернешься. – Ложь удивительно легко слетает с языка Тео, но он все равно краснеет, как обычно бывало в школе, когда учитель ловил его на чем-нибудь.
Отец входит на кухню и включает чайник. Вид у него усталый, под глазами появились новые морщины. Он упирается ладонями в поясницу и отклоняется назад, словно разминая спину.
– Ты хотя бы ешь что-нибудь? – спрашивает Тео.
– Конечно. Я взрослый человек и могу сам о себе позаботиться. Я прошел национальную армейскую службу.
«Господи, – думает Тео, мысленно закатывая глаза, – тоже мне, старый вояка!» Его отец был в последней когорте тех, кто проходил национальную службу в армии, и, пока Тео взрослел, постоянно напоминал ему об этом.
Он смотрит, как отец наливает себе чай в кружку; жилистые загорелые руки выглядывают из рукавов рубашки-поло. Тео всегда казалось, что он знает своего отца. Да, строгий, склонный к ретроградству, блестящий наследник «старых денег», хорошо образованный, любящий все контролировать.
Но не извращенец, не сталкер и не психопат.
«Ты действительно способен на это, отец?» – безмолвно спрашивает он.