Парламентер

Путешествие приблизилось к концу, и я с удовлетворением ожидал завтрашнего вхождения в поле тяготения Плутона. Рыжая чертовка не давала мне расслабиться. В этом была только одна положительная сторона: она заставила меня выкинуть из головы мои проблемы. Я видел все ее наивные попытки влюбить меня в себя. Я понимал необходимость разговора с ней, но не решался начать этот сложный, щекотливый разговор. Еще я надеялся на ее девичью скромность — она еще слишком юна, надеялся, что и так все обойдется. Похоже, мои надежды оправдывались. Потом мы расстанемся с ней навсегда, и она обо мне забудет. Не давал расслабиться и статус Марии. Мне нельзя было забывать, кем является пассажирка "Селены". Кроме того, рыжая девушка, влюбленная в меня, была несколько странноватой. Я не мог уразуметь, в чем конкретно выражается ее странность, странность эта даже не выражалась, а ощущалась, и это внушало мне некоторое чувство страха перед ней, как перед непонятным существом.

Назавтра она ожидала вторичной связи с Землей, во время которой ей придется иметь дело не только с лояльным Адамсоном, но и с полусотней людей, которые наверняка будут настроены враждебно. Ее не могло это не беспокоить, она была молчалива и сосредоточенна. Ужин прошел в непривычном молчании, и мне не хватало ее голоса. Она нуждалась в поддержке, но я опасался, как бы она не расценила мою поддержку на свой лад. Настроение у меня испортилось. Ее неумелая стряпня не прибавляла мне жизнерадостности.

От мрачных мыслей меня отвлек ее долгий влюбленный взгляд. Только этого не хватало! Я молча поднялся с намерением покинуть камбуз. Она поднялась тоже и оказалась у меня на дороге. Я остановился.

— Дай мне пройти, Мария.

Она не двинулась с места, заворожено глядя мне прямо в глаза своими светло-карими глазами в пышных темно-рыжих ресницах, и я попался в их плен. Ситуация была щекотливая. Будь она зрелой женщиной или хотя бы не влюбленной в меня, я бы не раздумывал.

— Меня нельзя любить, — ласково сказал я ей.

— Можно, — просто ответила она. Посмеиваясь, она приподнялась на цыпочках и обняла меня за окаменевшую шею.

— Мария… — пробормотал я.

Ее поцелуй оказался неожиданно влажным, интимным. Жгучая молния пронзила меня с головы до ног, пол под моими ногами провалился. Я сделал отчаянную попытку вырваться из рук Марии и отстранить ее от себя, но она прильнула ко мне всем телом.

— Не надо, Мария, — попросил я ее севшим голосом.

— Почему? — прошептала она. Она смотрела на меня смелыми влюбленными глазами и счастливо улыбалась. — Ты ведь любишь меня, я вижу.

— Ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Какие у тебя глаза… Они не обманывают.

— Это не то, что ты думаешь, — хрипло ответил я. — Это не любовь. У меня давно не было женщины, вот в чем дело. Тебе ведь нужно не это, верно?

Сомневаюсь, что она слушала меня. Скорее всего, она слушала только мой голос, а не слова. Она на мгновение отпустила меня, ее халат скользнул на пол, обнажив неожиданно крепкое, ладное — жилочка к жилочке — тело с рельефными мускулами, очень белую, упругую, сплошь покрытую рыжими веснушками кожу — все то, что я не успел разглядеть в душевой, и это солнечное, горячее тело снова ко мне прильнуло. Переборки стремительно поплыли куда-то мимо меня. Мария страстно целовала меня в глаза, в губы, в шею — куда попадет. Мои руки против моей воли сомкнулись вокруг тонкого, гибкого, сильного стана, дыхание прервалось. На миг я перестал существовать.

— Галина, — судорожно выдохнул я прямо в ее губы.

И в то же мгновение оказался на свободе. Ее глаза, секунду назад наполненные любовью, стали изумленными, испуганными.

— Что ты сказал? — спросила она хриплым, срывающимся шепотом.

— Меня нельзя любить, Мария, — повторил я. — Я люблю другую женщину. Прости.

Она отступила, внимательно рассматривая меня, и мне стало сильно не по себе. Ей было очень больно. А еще она была опасна, я ощущал это каждой своей косточкой.

— Все равно я буду тебя любить, — упрямо прошептала она.

Я отрицательно покачал головой — нет, не надо. Задыхаясь, она бросилась вон.

МАРИЯ ПОМОРОВА