Партия жертвы

Истеричка долбанутая. Вздумала меня шантажировать. Ну расскажи, давай. Вот сейчас, в шаге от моего триумфа самое время всё разрушить! Невменяемая. Свой собственный, как ты говоришь, «социальный лифт», давай выбей его так, чтобы всё просто слить. Сама же нищей останешься! Да признай уже – ты неудачница, но как можно завидовать собственной дочери?! Попробуй для разнообразия не успокоительными закидываться, а удачи мне пожелать. Искренне.

Я спустилась в медпункт и улеглась на кушетку. Всё. Лучше здесь, чем домой. И пусть хоть на стену лезет.

И вот кошмар: я отключила телефон – была уверена, что утром медсестра разбудит, но как назло, у них какое-то повышение квалификации оказалось. Никто меня не разбудил – проспала почти до обеда. Проснулась под конец общей репетиции, пошла в свободный зал, чтобы разогреться перед индивидуальной. И тут маман нарисовалась – а я ведь отписалась ей, как встала, да истеричка о телефоне и думать забыла! Хорошо, что Самсонова не было на горизонте, когда она вопила в коридоре. Но он, конечно, всё равно узнает. А, плевать! Пусть что хотят говорят, а дойдёт до постановки и без меня никуда.

Но вообще, сегодня прекрасный день. Я доработала партию. Джеймс – Руслан – тоже, наконец, всё делает, как надо. Раньше меня временами вымораживало от того, как он тупит во время па-де-де. В «Сильфиде» поддержек раз-два и обчёлся, но и эти нормально сделать не мог: то ногу выставит так, что мне равновесие не поймать, то руку не туда сунет… С руками это вообще классика. Он не раз уже у меня по лицу получал. Наконец, вроде смирился: аттитьюд круазе – это максимум, что может быть между нами. Когда в тридцать пять выйдет на пенсию и сопьётся, будет собутыльникам рассказывать, как лапал в классе Евгению Пятисоцкую. А у меня тогда пик карьеры будет. Самый блеск.

Глава 11

Дневник

25 марта

«Профессиональная непригодность» – это не приговор, а, собственно, казнь. Они хотят доучить меня, потому что выгнать на выпускном курсе – скандал, а новоиспечённой академии скандал ни к чему. Наш курс поступал ещё в Ленинградское хореографическое училище, это уже потом мы стали «академиками». Так Стас говорил: «Мы ведь “академики” теперь!» С ним всё и всегда было смешно.

У него и в танце такой стиль – смешливый, задорный. Они с Елецкой хорошо смотрятся. Она меланхоличная – временами кажется, что еле ноги волочит по сцене, а он – яркий, быстрый, сильный. Зависть – плохое чувство, но это всё, что мне осталось. Э. Г. – мой любимый репетитор и единственная, кто всё ещё со мной, – говорит, что главное попасть в выпускной спектакль. Пусть маленькая партия, пусть в заднем ряду, но надо танцевать. Тогда есть шанс, что клеймо «профнепригодности» останется всего лишь страшным сном.

Холодно. На Неве всё ещё стоит лёд. Дворцовый мост и набережная светятся, как рампа. Там, на льду, получается, сцена. Может, на ней только мне судьба танцевать? Прыгнуть сейчас? Он ведь должно быть тонкий уже, лёд.

Маму жалко. Она не знает. Не переживёт.

Сегодня в раздевалке свитер залили «Моментом» – воняло на весь этаж. Вчера джинсы изнутри натёрли «Звёздочкой»: тут запах меня спас, иначе и не заметишь… Чего ждать завтра? Выльют на голову ведро с помоями из столовки? Окунут сумку в унитаз? Нет, это вряд ли – уже было на прошлой неделе. Порезанные кроссовки, вазелин в компоте, прожжённая сигаретами шапка – вот тебе и «академики».

Я иду по Миллионной, чтобы потом пройти через Марсово поле и по Фонтанке выйти на Невский. Делать мне здесь нечего, но я болтаюсь тут из вечера в вечер – лишь бы не домой. Вот и сегодня в этом красивом доме светятся окна. Я смотрю всегда на одну и ту же квартиру на втором этаже. Там живут, похоже, богатые. Да и кому ещё жить в таком доме, в котором и подъезд, наверное, вылизан так, что плюнуть некуда. Они их «парадные» называют.

Девушка, стоя напротив окна, говорит по телефону без провода. «Сотовые» они, кажется, называются. Наверное, с подружкой болтает или с парнем. Она не знает, что на холодной улице, на ледяном ветру стою я и смотрю в её окно.

Такие, как она, ходят на премьеры с папами в малиновых пиджаках и мамами в натуральных шубах. Наш выпускной спектакль, конечно, не самое ожидаемое событие сезона, но билеты раскупят в один день. Может, и она придёт. Какими она увидит нас на сцене? Заводными куклами, скачущими, как ненормальные, в борьбе за каждый взгляд, каждую пару хлопающих рук… Она не заметит, как блестит на наших спинах пот – из ложи виден только красивый фасад балета. Идеальные движения, прекрасный танец.

То, что тянет из нас жилы, выедает душу, для зрителей – лишь развлечение. Хорошо проведённый вечер. Или не очень. Многие ведь спят на балете. Это считается смешным: «Смотрите, он спит!» – «Ну и отлично, но зачем вы меня-то разбудили?» Когда ты трясёшься от натуги, выдав тур в па-де-де, кто-то мирно посапывает прямо в первом ряду. Он проснётся от аплодисментов и впервые заметит нас. Протрёт глаза, прогоняя сон, а потом опустится занавес. Конец.

Дотянуть бы до этого. Дотерпеть бы.