Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

— В таком случае на моей машине ехать нельзя, — сказал Пайкэвэй. — Ее все знают.

— За нами заедет Генри Хоршэм на «фольксвагене»[182].

— Прекрасно, — сказал полковник Пайкэвэй. — А знаете, все это очень даже забавно.

— Вам не кажется… — начал сэр Джордж и смущенно замолк.

— Что не кажется?

— Я только хотел сказать… право же… в общем, я — только не обижайтесь, но мне кажется, вам не помешала бы платяная щетка.

— Ах, вот что. — Полковник Пайкэвэй слегка похлопал себя по плечу, и в воздух взлетело облачко сигарного пепла. Сэр Джордж даже закашлялся.

— Няня! — заорал полковник Пайкэвэй и стукнул кулаком по кнопке звонка на столе.

Пожилая женщина с платяной щеткой в руке явилась в мгновение ока, словно джинн из лампы Аладдина.

— Пожалуйста, задержите на минуточку дыхание, сэр Джордж, — сказала она.

Она открыла дверь, и сэр Джордж спешно ретировался. «Няня» тем временем принялась энергично орудовать щеткой, не обращая ни малейшего внимания на прорывающиеся сквозь кашель жалобы Пайкэвэя.

— Ну что за люди! Вечно хотят, чтобы я был словно манекен в витрине у парикмахера!

— Ну полно вам, полковник. Не переживайте; могли бы уже, кажется, привыкнуть, что нужно изредка приводить себя в порядок. Вы же знаете, что у министра иностранных дел астма.

— Просто у него аллергия на события в Лондоне. Сам виноват, надо лучше работать.

Через несколько минут все было кончено. Полковник встал и открыл дверь.

— Пойдемте, сэр Джордж, послушаем, что нам скажет наш немецкий друг. Судя по всему, у него есть что сказать.

Глава 5

Герр Генрих Шписс

Герр Генрих Шписс был крайне озабочен и даже не пытался скрыть своего беспокойства. Более того, он прямо заявил, что ситуация очень серьезная. Тем не менее он сумел ободрить присутствующих, уверяя, что все уладится. Умение ободрить в обострившейся за последнее время политической обстановке в Германии делало его поистине незаменимым человеком. Его солидность и обстоятельность успокаивали даже самых отчаявшихся. Он вовсе не производил впечатление блестящего дипломата, что само по себе было утешительно, поскольку именно блестящие дипломаты довели до политического кризиса не одну страну. Но и откровенные бездари, обнаружившие прискорбное отсутствие не только здравого смысла, но, говоря начистоту, вообще каких бы то ни было мыслительных способностей, тоже сослужили своему отечеству не лучшую службу. У герра Шписса здравого смысла, слава Богу, было достаточно.

— Как вы понимаете, мой визит ни в коей мере не следует считать официальным, — заявил канцлер.

— О, разумеется, разумеется.

— Я получил ряд любопытных сведений, которые, полагаю, заинтересуют и вас. Они проливают свет на некоторые события, которые… Которые внушают нам серьезные опасения. Позвольте представить: доктор Рейнхардт.

Доктор Рейнхардт был крупный, спокойный, добродушный человек, время от времени произносивший, видимо, по привычке: «Ах да!»

— Доктор Рейнхардт возглавляет большую клинику, расположенную неподалеку от Карлсруэ[183]. Его специальность — сложные психические заболевания. Если не ошибаюсь, у вас проходят лечение от пятисот до шестисот пациентов одновременно, не так ли?

— Ах да, — сказал доктор Рейнхардт.

— Насколько я понял, у вас есть пациенты с самыми разнообразными отклонениями?

— Ах да. В моей клинике есть самые разнообразные случаи, но лично я специализируюсь на вполне конкретном заболевании. — Здесь он перешел на немецкий, и repp Шписс тут же вкратце перевел сказанное — на случай, если кто-то из его английских коллег чего-то недопонял. Его тактичность была оценена, ибо двое из присутствующих едва уловили смысл, остальные же трое выглядели явно озадаченными.

— Доктор Рейнхардт добился больших успехов в лечении так называемой мании величия, — уточнил repp Шписс. — Это когда человек воображает себя гением и что его поэтому преследуют.

— Ах нет! — воскликнул доктор Рейнхардт. — Мания преследования — нет-нет, этого я не лечу. В моей клинике нет ни одного случая мании преследования. Во всяком случае, среди моих подопечных. Мои-то, напротив, никого не боятся. И совершенно не желают избавляться от своих бредовых идей только потому, что хотят быть счастливыми. Я помогаю им. Но если я их вылечу, понимаете ли, они уже не будут такими счастливыми. Поэтому мы пытаемся вернуть им разум и в то же время не лишить их радости. И кое-что в этом направлении нам удалось сделать. Это специфическое состояние мы называем… — Он произнес длиннейшее восьмисложное немецкое слово, звучавшее весьма угрожающе.

— Если позволите, для наших английских друзей я буду по-прежнему пользоваться термином «мания величия», — поспешно перебил его герр Шписс, — хотя я знаю, что теперь вы употребляете другое название, доктор Рейнхардт. Итак, как я уже сказал, у вас в клинике шестьсот пациентов.

— А в тот период, о котором мы собираемся говорить, у меня их было восемьсот.

— Восемьсот!

— Да, и у каждого — своя история болезни.

— В том числе…

— В том числе у нас есть Господь Бог, — пояснил доктор Рейнхардт. — Улавливаете?

Мистер Лазенби слегка растерялся.