— Мы рады, что вы согласились нам помочь. Уверен, вы будете превосходным министром иностранных дел.
Они вышли из комнаты. Стаффорд Най через приоткрытую дверь смотрел им вслед; они вошли в лифт и спустились вниз. Он как-то странно улыбнулся, закрыл дверь, посмотрел на стенные часы и уселся в кресло поудобнее — ждать.
Ему вспомнилось, как неделю тому назад он и Мэри Энн стояли перед долгой разлукой в аэропорту Кеннеди[199]
, пытаясь найти нужные слова. Стаффорд Най первым нарушил молчание:— Доведется ли нам когда-нибудь вновь встретиться? Как знать…
— А что нам может помешать?
— По-моему, уж чего-чего, а помех будет более чем достаточно.
Она посмотрела ему прямо в глаза и тут же отвела взгляд.
— В нашей работе расставания неизбежны.
— Работа! Получается, она важнее всего?
— А как же иначе?
— Ты — профессионал. А я — так, дилетант. Ты… — Он замолчал. — Кто ты? Кто ты на самом деле? Я совсем тебя не знаю.
— Не знаешь…
Он взглянул ей в глаза. И увидел, как ему показалось, бесконечную грусть. Почти боль…
— Значит, мне остается только надеяться… Думаешь, я должен тебе верить?
— Дело не в этом. Жизнь меня научила, что верить нельзя никому. Запомни это.
— Так вот он каков, твой мир? Никому нельзя верить…
— Я хочу остаться в живых. Пока мне это удается.
— Понятно.
— Я очень хочу, чтобы и ты был… жив.
— Я-то тебе поверил — во Франкфурте…
— Ты рисковал.
— Оно того стоило.
— Ты хочешь сказать, что этот риск…
— Оправдан тем, что вот я с тобой. А теперь… Объявили мой рейс. Неужели нам суждено встретиться в одном аэропорту и навсегда расстаться в другом? Ты улетаешь — куда? Что ждет тебя?
— Дела. В Балтиморе, в Вашингтоне, в Техасе. Ведь я не принадлежу себе.
— А я? Что делать мне? Возвращаться в Лондон… и что делать дальше?
— Ждать.
— Чего ждать?
— Предложений, которые тебе наверняка сделают.
— И что же мне с ними делать?
Она внезапно улыбнулась своей задорной улыбкой, которая была ему так знакома.
— Играть с листа. Ведь ты умеешь это лучше, чем кто бы то ни было. Если будут предложения, все тщательно взвесь. И нам важно — очень важно — узнать, кто они такие.
— Ну ладно. Всего хорошего, Мэри Энн.
— Auf wiedersehen[200]
.Зазвонил телефон. «В исключительно подходящий момент», — подумал Стаффорд Най — как раз вовремя, чтобы отвлечь его от воспоминаний.
— Auf wiedersehen, — пробормотал он, вставая и подходя к телефону, — что ж, пусть так и будет.
В трубке он услышал голос с астматическим придыханием, который невозможно было не узнать.
— Стаффорд Най?
Он ответил, как было оговорено:
— Нет дыма без огня.
— Мой доктор требует, чтобы я бросил курить. Бедняга, — сказал полковник Пайкэвэй, — придется ему смириться с этим. Есть новости?
— О да! Тридцать сребреников. Уже обещаны.
— Вот свиньи!
— Ну что вы. Не стоит так горячиться.
— И о чем же вы говорили?
— Я сыграл им музыкальную фразу. Тему рога Зигфрида. По совету тетушки. Они проглотили это за милую душу.
— По-моему, это чистый бред!
— А вы случайно не знаете песенки под названием Жуанита? Надо бы мне и ее разучить — на всякий случай.
— А вы знаете, кто такая Жуанита?
— Полагаю, что да.
— Хм-м… интересно… последние сведения о ней были из Балтимора.
— Кстати, что слышно о Дафне Теодофанос? Хотел бы я знать, где она теперь?
— Сидит в каком-нибудь из европейских аэропортов и ждет вас, я полагаю.
— Большинство европейских аэропортов, кажется, закрыты. Одни взорваны, у других отключена система энергоснабжения, у третьих выведена из строя посадочная полоса — в общем, жизнь бьет ключом.
— М-да, просто какие-то юные крестоносцы.
— Ну, об этом я, по правде говоря, не так уж и много знаю. Пожалуй, что только о Ричарде Львиное Сердце[202]
. Но в каком-то смысле все это действительно смахивает на крестовый поход детей. В начале — идеализм, а в конце — смерть, смерть и еще раз смерть. Дети почти все погибли. Или были проданы в рабство. Боюсь, и на этот раз кончится тем же, если мы не сумеем это предотвратить…Глава 8
Адмирал навещает старого друга
— Я уж думал, тут никого в живых не осталось, — сварливо проворчал адмирал Блант, высказывая свое недовольство не дворецкому или еще какому-то водному слуге, которому, с его точки зрения, подобало бы отворять входную дверь, а молодой особе, чьей фамилии он никак не мог запомнить, но которую все называли Эми.
— На прошлой неделе звонил раза четыре, и мне отвечали, что все уехали за границу.
— Да, мы только что вернулись.
— И чего это Матильде неймется? В ее-то возрасте! Не боится, что шарахнет прямо в самолете. А не шарахнет, так арабы или евреи устроят фейерверк на борту — и поминай как звали. Нет, нынче летать себе дороже…
— Доктор ей рекомендовал поехать.
— Знаем мы этих докторов.