Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

— Вы всегда все приправляете какими-то странными историями, — сказал адмирал. — Однако я, кажется, понял, чем Роберт Шорхэм решил, с вашей подачи, заняться.

— Но я не могу точно сказать, что именно он в конечном итоге изобрел. То есть вряд ли это было именно какое-то снотворное или… смехотворное. И название было какое-то другое. Но как-то оно действовало.

— Какое название?

— Он упоминал пару раз. Название проекта. Что-то вроде порошка Больфо[204], — сказала тетушка Матильда, судорожно роясь в своей памяти.

— Это вроде бы порошок от блох?

— Не думаю, чтобы это имело отношение к блохам. Мне кажется, это было что-то, что надо было нюхать — а может, название какой-то железы… Понимаете, мы говорили с ним сразу про несколько вещей, и мне трудно было заметить, где кончается одна тема и начинается другая. Больфо… Нет, Бен… Да, оно начиналось на «Бен». И это было связано с каким-то очень приятным словом.

— И это все, что вы помните?

— Ну да. Понимаете, мы об этом говорили только один раз, а потом — много времени спустя — он сказал мне, что это я подала ему идею проекта Бен, или как он там назывался… А потом, когда мне случалось вспомнить об этом и я его спрашивала, как подвигается работа, он ужасно сердился и говорил, что все дело застопорилось и он больше не будет им заниматься, а затем принимался сыпать какими-то головоломными названиями, которых я, естественно, уже не помню, а если бы и помнила, вы все равно бы ничего не поняли. Но в конце концов — боже га мой, это было целых восемь или девять лет назад — он пришел ко мне и сказал: «Помните проект Бен?», а я ему: «Как же, прекрасно помню! Вы все еще над ним работаете?» И он сказал, что нет, что он решительно от него отказался. Я сказала, что мне очень жаль. А он вдруг говорит: «Понимаете, дело не в том, что я не могу добиться результата. Я знаю, что этого можно добиться. Я знаю, где я ошибся, в чем загвоздка. И даже знаю, как с этим справиться. Да, проект вполне осуществим. Потребуется серия экспериментов, но в целом результат уже налицо». — «Так что же вас беспокоит?» — говорю я ему. Он отвечает: «А то, что я себе не представляю, как все это потом обернется для людей». Я подумала, что он боится побочных эффектов, что люди станут инвалидами, а для кого-то оно вообще окажется смертельным… «Нет, — сказал он, — не в этом дело». Он сказал, что… О, вспомнила! Наконец-то я вспомнила! «Проект Бенво»! Вот как он его называл. Да. Потому что он имел касательство к благоволению, от латинского ben-valence.

— Благоволение! — воскликнул адмирал, удивленный до крайности. — Вы хотите сказать — благотворительность?

— Нет-нет. По-моему, он просто хотел вызвать у людей добрые чувства. Благожелательность.

— «На земле мир, и в человеках благоволение»?[205]

— Ну, это не совсем по Евангелию.

— Да, с этим пусть разбираются богословы. Их послушать, так стоит только сделать, как сказано в Библии, и на земле настанет тишь, гладь да божья благодать. Но, насколько я понял, Робби проповедями не занимался. Он собирался добиться того же результата чисто физическими средствами — у себя в лаборатории.

— Да, конечно. И еще он сказал, что никогда не знаешь, принесет твое открытие пользу человечеству или совсем наоборот. Что любое лекарство таит в себе опасность. И тут он начал говорить… Да, о пенициллине и сульфаниламидах, о пересадке сердца и противозачаточных таблетках — хотя тогда у нас еще и не было пресловутой «Пилюли». И ведь действительно, все это на первый взгляд совершенно безобидно, и все кричат, что это чудодейственное лекарство, а потом вдруг обнаруживается, что оно кому-то здорово навредило, и вы зарекаетесь брать в рот эти таблетки и клянете всех изобретателей. Я спросила: «Вы боитесь идти на риск?», а он ответил: «Вы совершенно правы. Я не хочу рисковать. Но в том-то и беда, что я понятия не имею, чего именно мне следует опасаться. Это вечная проблема для ученых. Открытие само по себе не опасно. Весь вопрос в том, что сделают с ним люди, к которым оно попадет в руки. Вот тут мы действительно рискуем стать причиной всяческих трагедий». А я ему на это: «Ну вот, опять вы о ядерном оружий да об атомных бомбах», а он говорит: «К черту ядерное оружие и атомные бомбы! У нас уже есть кое-что посерьезнее».

«Но вы же хотите сделать людей добродушными и благожелательными — о чем тут беспокоиться?» — говорю. А он мне в ответ: «Ничего вы не понимаете, Матильда. Вам этого никогда не понять. Скорее всего, мои коллеги тоже этого не поймут. А политиканы тем более. Так что сами видите — риск слишком велик. По крайней мере, сначала я должен все хорошенько обдумать».