Пассажиры первого класса на тонущем корабле

Манн использует термин «гегемонистский» «в смысле, который вкладывал в него Грамши, — ставшее привычным лидерство одной преобладающей державы (или силы) над другими, которые считают его законным или как минимум нормальным».[64] Определение гегемонии у Манна близко к определению Арриги и Сильвер, хотя они приходят к разным выводам относительно того, кто именно и как долго осуществлял гегемонию. В отдельных главах, посвящённых Нидерландам, Британии и Соединённым Штатам, мы рассмотрим и оценим основания для подобных утверждений.

Манн, как и Валлерстайн и Арриги, точен в своей терминологии. Он рассматривает гегемонию как крайний случай в типологическом ряду, который варьируется от прямых (правящих напрямую) империй, являющихся порождениями главным образом военного могущества, до косвенных империй, неформальных империй, основанных на военном могуществе (империй канонёрок), неформальных империй, функционирующих с помощью ставленников (proxies), экономического империализма и, наконец, гегемонии, которая совмещает экономический, политический и идеологический — но не военный — типы власти. Манн обоснованно признаёт, что «в действительности империи, как правило, сочетают в себе несколько форм господства (domination

)».[65] Для достижения грамшианской гегемонии, согласно Манну, необходима идеологическая сфера — именно на ней основана неготовность Манна рассматривать Нидерланды и Британию в качестве гегемонов, несмотря на их доминирование и формообразующее для всего мира могущество в геополитике и экономике.

[66]

Моё определение гегемонии отличается от определения Манна в том, что я рассматриваю принуждение как фактор, играющий столь же значимую роль в удержании гегемонии, что и согласие. Если Манн считает «правила игры», которые благоприятствуют гегемону, порождением «диффузной, а не авторитетной власти»,[67]

[68] мой анализ отношений между элитами предполагает, что гегемония возникает из принуждения. Иными словами, моё представление о гегемонии, подобно Валлерстайну и Арриги, охватывает все элементы «неформальной империи» в типологии Манна, включая военное принуждение.

Поскольку Манн допускает, что в эмпирической реальности империи могут включать в себя все эти идеальные типы, различия в наших определениях лишь второстепенны. Скорее, мы расходимся с Манном в объяснениях утраты гегемонии, доминирования или империи. Манна главным образом интересует обнаружение силы и сплочённости в способности империи выстраивать экономическую, политическую, военную и идеологическую власть. Мой же анализ сосредоточен на конфликтах между элитами в метрополии, а также в формальных и неформальных территориях той или иной империи либо во всём мире за рамками метрополии державы-гегемона. Эти конфликты я рассматриваю в качестве источника структурных изменений, которые могут ослаблять способность гегемона к мобилизации ресурсов или породить то, что Манн называет «бессвязностью» четырех типов власти. В свою очередь, Валлерстайн и Арриги для объяснения упадка державы-гегемона обращаются к динамике мир-системы.

В главе 2 будут рассмотрены ответы, которые различные авторы, помимо Валлерстайна, Арриги и Манна, дают на вопрос о том, почему гегемоны утрачивали гегемонию, а также будет представлено моё мнение о недостатках их анализа. Типология империй в таблице 1.1 выявляет условия, в которых может формироваться гегемония, и указывает на динамические факторы, способные её подорвать. Лишь там, где колониальные элиты обладали низким уровнем автономии, та или иная полития могла обретать сплочённость для формирования глобальной стратегии и мобилизации ресурсов, необходимых для борьбы за гегемонию. Высокий уровень конфликта между элитами и раскоординированности институтов в Испании и Франции раннего Нового времени (а также в их колониях) обрекали на неудачу попытки Габсбургов и Людовика Х№ трансформировать в гегемонию их господствующие военные и геополитические позиции в Европе. Наполеон и Гитлер оказались в состоянии навязать сплочённость и дисциплину в своих метрополиях и империях, но сам факт, что их недолговечные империи были чистым порождением единой элиты метрополии, неизбежно вёл к военной, а не экономической стратегии формирования господства, что провоцировало объединённые реакции великих держав, обусловившие поражения Франции и Германии. Аналогичный упор на военную сферу у Габсбургов и Людовика XIV также можно рассматривать в качестве проявления ограничений, налагаемых значительными масштабами автономии элиты и конфликта в испанской и французской метрополиях и империях раннего Нового времени.