Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

– У него не сопли! У него вода из носа вытекает! Что ему теперь, вставать из-за стола и бежать в ванну?! Ребёнок уставший, с тренировки пришёл! Голодный! Это твой единственный брат и ты даже его не любишь! Кого ты любишь?! Ты, наверное, вообще не способна любить! Ты только себя любишь! Только себя! Ты на себе тихо помешанная! Мать у неё не такая! Отец у неё плохой! Брат ей не нравится! Ты ополоумела, девка?! Что значит «посуду вытираем!»?! Возьми другое полотенце, а это постирай. Возьми и постирай! Ничего с тобой не случится! Не сдохнешь! Я ей «Аделаидочка, доченька!» Она мне в ответ: «Гав-гав-гав!» Я ей «Доченька!» Она: «Гав! Гав!» Сколько это будет продолжаться?! Сколько будет продолжаться, я тебя спрашиваю, мерзавка?! Во-о-от! Уже сердцебиение началось – странно, но казалось, мама даже радуется появлению долгожданного «сердцебиения». Она как-то удивляется, чего, мол, это сердцебиение задержалось? – Чтоб ты сдохла, Аделаида! – мама резюмирует пролог. Она аккуратно и безошибочно входит в свой «приступ», как первый пилот самолёта на посадку в международном аэропорту. – Как жаль, что я сегодня действительно не ослепла, чтоб никогда больше тебя не видеть! Что я плохого сделала?! Что я плохого сделала, тебя спрашиваю?! Провела пять уроков, пришла с работы усталая, измученная. Вместо того, чтоб лечь, приползла на кухню, потому что ты сейчас придёшь голодная. Потому что жрать потребуешь! Потому что тебя кормить, негодяйку, надо! Жарю ей рыбку… Нет! Припёрлась и на-а-а-чала! То ей не то! Это ей не это! Чтоб ты сдохла, сволочь! Как ты меня всю жизнь мучаешь, а-а-а! Вот всё… дыхание уходит! Вот уходит уже! Во-о-от ушло совсем!

– Нанам-джан!. Нэ нервичай! Ти же знаэш – тэбэ незя нервичат! Сечас тебе плёхо будэт! «Скорую» потом нада будэт пазват! – папа бросает из рук туфель и щётку и подхватывал на ходу сползающую по стене на пол маму, подставляет под неё кухонную табуретку.

– Мне… Мне уже плохо… Будь ты проклята, Аделаида! Как ты меня мучаешь! Будь ты прокляла! Хоть бы я скорее умерла… – мама старается «не удержаться» и дальше сползти с табуретки на пол, но папа её ловит в воздухе и снова водружает на сиденье.

Это происходило всё чаще и чаще, а в последнее время почти каждый день.

Мама жила, как считала нужным. Она клала очки стёклами вниз. Хотя, казалось, должна была понимать, что стёкла царапаются и потом портят зрение ещё больше…

Чистя картошку, принципиально не клала её в воду. Картошка подсыхала и становилась иссиня-землянистого цвета.

Мама перед варкой вермишель обычно жарила. Кухня наполнялась удушливым дымом, а в тарелке вместо белых тоненьких палочек появлялась серо-коричнево-чёрная масса. В зависимости от степени сгорания вермишели при жарке.

– Мне так нравится! – говорили мама. – Как хочу, так и делаю! Не нравится – не жри! Когда будешь жить в своём доме, тогда и поступай, как тебе заблагорассудится!

Печенье, пирожки, хачапури всегда были удивительно кривыми и страшными. На одном противне невозможно было найти два одинаковых пирожка. Иногда казалось, мама их специально уродует, чтоб один не был похож на другой. Мама не хотела употреблять названия ни одного из блюд, кроме «яичницы». Из какого-то презрения что ли, из желания ли показать, что она «выше этого» – всяких разных кухонных заморочек. Печёт не от «хорошей жизни», а потому, что её семье «жрать» надо. Зато мама знала названия всех лекарств на свете. Особенно ей нравились иностранные, не какая-нибудь там «валерьянка» или «алтейка от кашля»! Ей нравились «энтеросептол», «адельфан», «амбосекс». Особенно торжественно мама произносила «тетрациклин с нистатином». И названия болезней любила и запоминала… Ну так это ж не какие-нибудь там «шанежки»! Это тромбоцитопеническая пурпура!

Пословицы и поговорки мама тоже уважала. Не все, конечно, а выборочно. Она ими широко пользовалась и очень любила повторять изо дня в день, из года в год, правда, одни и те же, каждый раз одни и те же, не расширяя свой репертуар, но и не урезая его:

– Без труда не вытянешь и рыбку из пруда.

«Не вынешь», а именно «не вытянешь и».

Или:

– Ласковый телёнок двух маток сосёт.

Аделаида была согласна на всю жизнь остаться без проклятой «рыбки», и тем более без молока вовсе, чем «сосать» двух волосатых, вымазанных в навозе коровьих «маток», которых она видела в деревне и которых, оказывается, надо было «сосать», чтоб всё в жизни пошло хорошо…

Аделаида хотела поскорей вырасти, потому что у неё была мечта. Точнее, две мечты. И про обе нельзя было рассказать никому. Но если первая была очень стыдная, но справедливая, то вторая…