Патология влечений. Руководство по профайлингу

Чаще всего Лина видела смешанные сновидения, в которых присутствовали все вышеуказанные элементы, ^именно огонь, вода, воздух и земля. Сновидения поджигательницы полны пафоса и яркой поэтической красоты, кроме того, в них все отчетливее проявлялось чувство вины. В истории болезни не указано, какого именно испытуемая призналась, что она виновна в большом пожаре на Аккерштрассе. Скорее всего, она сообщила об этом сначала врачу, а уже потом следователю. Однако ее воспоминания были еще очень туманны. Она не помнила, с какой стороны вошла в дом и в каком месте устроила поджог. Ей почудилось, что это «дом ее врага». Воспоминания о преступлении ограничиваются сильным пьянящим чувством, которое она испытала при внезапной вспышке пламени.

По просьбе врача, которому было поручено провести экспертизу, Лина Вальдман описала свои ощущения перед поджогом, а также во время и после его окончания.

Итак, ее чувства перед поджогом: «Идея поджогов пришла ко мне неожиданно. Мною овладело неодолимое стремление к огню. Правда, я содрогалась от мысли, что при этом могут погибнуть люди, и еще по дороге к тому дому терзалась сомнениями. Однако какая-то таинственная сила влекла меня туда, и я была просто вынуждена совершить это преступление».

Чувства во время поджога: «Не помню, как я вошла в тот дом, спустилась в подвал и нашла керосин. Когда вспыхнуло пламя, я в ужасе выбежала на улицу».

Психическое состояние после поджога: «Не знаю, как я добралась домой. Совершенно не помню, как пролила кофе на платье Доры. Я была очень взволнована внутренне, хотя внешне казалась такой спокойной, будто бы не сделала ничего дурного. Но когда я поднялась в свою комнату и легла отдохнуть, то совершенно успокоилась и, насколько помню, крепко проспала всю ночь до следующего утра».

После признания вины сновидения девушки не утратили своей отчетливости. В сновидении от 14 ноября можно увидеть проблески вытесненных воспоминаний:

«Я нахожусь в квартире, в которой мы жили раньше. Напротив стоял полностью сгоревший большой дом. Снаружи он был еще красивым, но окна зияли страшными черными дырами. Тут раздался голос, который сказал, что этот дом подожгла я, и многие из его жильцов погибли. Когда я вышла в наш садик, то увидела, что все здание снова охвачено пламенем, а из его окон пытаются выпрыгнуть люди. Кто-то мне сказал, что все эти люди погибнут из-за меня. Я вернулась домой – и проснулась… Голова была как в тумане».

В это же время Лина постепенно осознала, какое значение в ее жизни имеет огонь. В двенадцать лет она стала свидетелем пожара и начала мысленно играть с огнем. В шестнадцать лет, увидев второй пожар, Лина впервые серьезно задумалась о поджогах: «Во мне словно что-то пробудилось». Впоследствии это чувство стало невыносимо мучительным. Несчастная просто должна была что-нибудь поджечь или разбить (что в действительности нередко и случалось), так как если она блокировала эти пироманические импульсы, они немедленно давали о себе знать в виде сильной головной боли. Временами девушка находилась в состоянии жуткого страха и предавалась мрачным раздумьям.

«Мною владело страстное желание и неописуемое стремление наблюдать за огнем, а еще лучше самой что-нибудь поджигать. Ночами я часто видела отблески пламени, которые быстро исчезали».

Врач, проводивший обследование, обратил особенное внимание на то, что во время разговоров об огне «все ее лицо озарялось каким-то светом и приобретало эротическую окраску».

Лине Вальдман был поставлен диагноз «шизофрения». Она была признана невменяемой и направлена на принудительное лечение. Около 3,5 лет пироманка провела в психиатрической клинике, где история ее болезни пополнилась «ипохондрией, непристойным поведением, приступами ревности, склонностью к спорам и склокам». В этом заведении пациентка также записывала все свои сновидения и мысли по поводу огня и поджогов. Следующая запись (февраль 1923 г.) доказывает, что девушку все еще терзает пироманическая страсть: «Я испытываю желание… прямо-таки жгучее желание поджога. Я предполагала, что оно вернется. Напрасно я с ним боролась. Теперь я снова в его власти. Пиромания охватила меня с новой силой и вот уже две недели не даст ни минуты покоя. Я недовольна собой и всем миром, часто думаю о самоубийстве. Не лучше ли будет, если я так и поступлю? Чувствую себя просто ужасно… Бывают минуты, когда я себя люто ненавижу, потому что я – жалкая тварь, желающая только утоления своей пагубной страсти».

Вскоре после помещения в клинику Лина начала сомневаться в том, что именно она виновата в пожаре на Аккерштрассе. В письме от 30 января 1922 года она сообщает своему дяде:

«…Изо дня в день меня все сильнее охватывает сомнение: а действительно ли я виновна в том пожаре? Иногда оно доводит меня почти до сумасшествия. Я думаю и никак не могу вспомнить, где была и что делала в ту ужасную ночь…»