Паутина

— Искала, искала васъ по дому то, — обиженно произнесла эта удивительная двица, сердито оттопыривая губу подъ астрономически вздернутымъ носомъ. — Чего въ своей комнат не сидите?.. Тоже ходи за вами, стало быть, по хоромамъ-то, словно домовой…

Вендль захохоталъ и, повалившись на кушетку, освобожденную Модестомъ, въ весельи дрыгалъ тонкими ногами, a Симеонъ позеленлъ и, приблизившись къ двчонк въ раскаленно-гнвномъ спокойствіи, во просилъ ее голосомъ тихимъ, но зловщимъ, въ которомъ шипла угроза:

— A по какому это случаю ты, сударыня, изволишь сегодня разносить чай? Приличне то тебя въ дом никого не нашлось? Если Анюта съ барышней Аглаей ухала по дачамъ, то остались Катька и Афросинья. Почему ты, обрубокъ кухонный, здсь топчешься? Гд старшія дв?

Обрубокъ кухонный отвчалъ на это, столь же добру и злу внимая равнодушно, съ тою же совершенною невозмутимостью и чувствомъ служебной правоты:

— Афросинья, стало быть, въ зал гостямъ чай разливаетъ, a Катька, стало быть, побжала по тетеньку Епистимію, потому что, стало быть, барышня Зоя облила новое платье какаемъ…

Послдняя фраза спасла Марутку или Михрютку отъ уже готовой и, буквально, въ воздух надъ нею повисшей, господской оплеухи. Услышавъ о новомъ плать, облитомъ какао, Симеонъ уронилъ поднятую руку и поблднлъ, какъ смерть.

— Что? Новое платье? Какао? — пролепеталъ онъ, даже конвульсивно содрогнувшись всмъ тломъ своимъ.

Марфутка или Михрютка чутьемъ постигла психологическій моментъ и поспшила его использовать:

— Вы, баринъ, не извольте безпокоиться, — съ бойкою почтительностью отрапортовала она. — Тетенька Епистимія, стало быть, выведутъ. Онъ, стало быть, этотъ секретъ знаютъ…

И исчезла, какъ маленькая юркая лисица изъ пещеры мшковатаго льва, готовившагося ее растерзать.

A Симеонъ смотрлъ на Вендля съ остолбенлымъ видомъ, почти какъ помшанный, и бормоталъ жалкимъ голосомъ:

— Только что вчера заплатилъ за это новое платье по счету мадамъ Эпервье сорокъ четыре рубля. Точно пропасть бездонная эти мои сестрицы!

Вендлю онъ смшонъ былъ и жалокъ.

— Не нарочно же она! — извинительно вступился онъ.

Но Симеонъ, словно того ждалъ, такъ и вспыхнулъ бшенствомъ:

— Да — я кую, что-ли, деньги-то? Какао облилась! Отчего же я не обливаюсь! Ты не обливаешься? Марфутка вотъ эта не облилась? Оттого, что мы зарабатываемъ свое платье трудомъ, a ей готовое достается. Сорокъ четыре рубля! Это — тысяча триста двадцать рублей въ мсяцъ.

Вендль захохоталъ.

— Неужели Зоя Викторовна каждый день по платью изводитъ?

— Все равно! — сердито отмахнулся Симеонъ, — Сегодня Зоя облила новое платье, вчера Аглая расколола китайскую вазу, Матвй шагаетъ грязными сапожищами по бархатнымъ коврамъ, Модестъ папиросами прожигаетъ дыры въ обивк мебели… Ходятъ сквозь твои деньги, сквозь твой комфортъ, какъ сквозь облако, и даже не удостаиваютъ замчать.

— Не первый день это y васъ началось, — спокойно замтилъ Вендль.

Но Симеонъ, мрачный и темный, нашелъ быстрое возраженіе:

— Прежде, покуда я былъ бденъ, имъ, по крайней мр, было нечего портить. Дикари культурные! Безпризорная орда! Вотъ оно — воспитаніе безъ родителей! Выросли чудовищами, какъ на мусор чертополохъ растетъ.

Вендль почувствовалъ, что тонъ Симеона, переставъ быть забавнымъ, царапаетъ его по нервамъ, и онъ усталъ и начинаетъ раздражаться.

— Въ томъ, что рано осиротли, полагаю, братья и сестры твои не виноваты, — сдержанно возразилъ онъ.

Но Симеонъ окинулъ его холоднымъ, увреннымъ взглядомъ:

— Я свой долгъ, по отношенію къ нимъ, исполнилъ. Образованіе далъ всмъ, кто какое осилилъ. Чрезъ учебныя заведенія провелъ. Спеціально воспитывать, хорошимъ манерамъ учить было не на что.

Вендль окинулъ его язвительнымъ взглядомъ. Ему ршительно хотлось сказать сейчасъ пріятелю что-нибудь очень не пріятельское.

— Да и гувернантки не уживались, — многозначительно засмялся онъ.

Но Симеонъ спокойно отвтилъ:

— Потому что развратныя твари.

Вендль, озадаченный, широко открылъ глаза.

— Да вдь ты же развращалъ то?

Симеонъ хладнокровно пожалъ плечами.

— Не все-ли равно, кто? Разв я могъ держать подл Аглаи или Зои какую-нибудь завдомо падшую госпожу? Я человкъ холостой, — что съ меня взять? Жениться принципіально не хотлъ, содержанокъ имть средствъ не имлъ, a проститутками гнушался и гнушаюсь. Въ такихъ условіяхъ, конечно, — какой выпадалъ женскій случай на счастье мое, тотъ и бралъ. Это понятно. А, если ты гувернантка, то блюди себя въ дом честно, любовника не заводи.

Этого сюрприза Вендль не выдержалъ. Онъ завизжалъ отъ восторга и сталъ кататься по кушетк.

— Отче Симеонтіе! Ты даже не подозрваешь, какъ ты великолпенъ.

A Симеонъ побдительно и властно говорилъ:

— Достаточно уже того скандала, что изъ нашего дома выпорхнула такая птаха, какъ Эмилія едоровна Вельсъ.

— За то какъ высоко взлетла-то! — замтилъ Вендль. — Сейчасъ передъ нею вс головы гнутся.

— Тмъ хуже, — оборвалъ Симеонъ. — Я человкъ нравственный. Мн двки вообще поганы. A ужъ когда не разобрать то-ли двка, то-ли принцесса, — тутъ совсмъ съ души воротитъ.

— Какъ же ты y нея бываешь и сестрамъ бывать позволяешь?