Передышка

поднял ножку, после чего снова не торопясь затрусил дальше. Похоже, он

остановился только с одной целью — убедиться, что дождь все еще идет. Мы

взглянули друг на друга и расхохотались. И тотчас чары рассеялись, высшая точка

осталась позади. Но все равно, Авельянеда здесь, со мной, я ощущаю ее близость,

могу "Опять ее, поцеловать. Могу сказать просто: «Авельянеда». В этом слове так

много слов, самых разных. Я умею придавать ему сотни значений, а она умеет их

различать. Это наша игра. Утром я творю: «Авельянеда», это значит «здравствуй».

«Авельянеда» может означать упрек, предостережение, оправдание. Иногда она

нарочно притворяется, будто не понимает, дразнит меня. Я произношу:

«Авельянеда», означающее «иди ко мне», а она отвечает лукаво: «Ты думаешь, мне

уже пора уходить? Еще ведь так рано!» О, как далеко то время, когда «Авельянеда»

было просто фамилией, фамилией моей новой сотрудницы (всего лишь пять

месяцев тому назад я писал: «Девушка, кажется, трудится не слишком охотно, но

хотя бы понимает, когда ей объясняешь что-либо»), ярлычок, отличавший девушку с

широким лбом и большим ртом, почтительно на меня глядевшую. Вот она здесь,

стоит рядом со мной, завернувшись в свое одеяло. Я не помню, как жил, когда она

казалась мне незначительной, скромной, пожалуй симпатичной, и только. Зато я

знаю, как живу сейчас: прелестная эта женщина влечет меня к себе до безумия,

радует сердце, целиком отданное ей. Я нарочно моргаю заранее, чтобы потом ничто

не мешало глядеть, не отрываясь глядеть на нее. Взгляд мой окутывает ее и греет

гораздо сильнее одеяла, я говорю «Авельянеда», и на этот раз она прекрасно меня

понимает.

Воскресенье, 7 июля

75

Восхитительный солнечный день, почти осенний. Мы отправились в Карраско.

Пляж был пуст, может быть, потому, что в июле люди не решаются верить хорошей

погоде. Мы сели на песок. Когдапляж пуст, волны кажутся величественными, они

правят пейзажем. И я ощущаю себя маленьким, робким, покорным. Я гляжу на море,

неумолимое и пустынное, гордое своей пеной и своей смелостью, на чаек, едва

заметных, беззаботных, почти нереальных, и тотчас пытаюсь спастись, раствориться

в безответственном восхищении. Но потом, почти сразу, восхищение тает, и я

чувствую себя беззащитным, как ракушка, как камешек, подхваченный волною.

Море—оно как вечность. Когда я был ребенком, оно билось и билось о берега, и так

же билось оно, когда ребенком был мой дед и дед моего деда. Сила подвижная и

безжизненная. Волны не ведают мысли, не ведают чувства. Море—свидетель

истории человечества, бесполезный свидетель, ибо не знает, что такое история

человечества. А если море—это бог? Но ведь и он — бесчувственный

свидетель, сила подвижная и безжизненная. Авельянеда тоже глядела на море,

почти не мигая, ветер запутался в ее волосах. «Ты веришь в бога?» — спросила она,

как бы продолжая мои мысли. «Не знаю, я хотел бы, чтобы бог существовал, но не

уверен, что он есть. И еще не уверен, если бог существует, что он такой, каким мы в

своем жалком полузнании его представляем». — «Но ведь это же так ясно. Ты

усложняешь, потому что тебе хочется, чтобы у бога было лицо, руки, сердце. А бог —

то, что всему дает имя. Можно сказать, что бог — это Все. Вон тот камень, моя

туфля, чайка, твои брюки, туча, все».— «И тебе это нравится? Этого достаточно?»

— «Во всяком случае, внушает почтение».— «А мне нет. Не могу я представить

себе бога в виде большого анонимного акционерного общества».

Понедельник, 8 июля

Эстебан уже встает. Болезнь его принесла немалую прибыль, как ему, так и

мне. Два или три раза мы поговорили попросту, по-настоящему откровенно. Иногда

говорили даже об общих вопросах, и тоже, естественно, без взаимного раздражения.

Вторник, 9 июля

Так, значит, я боюсь, что через десять лет она наставит мне рога?

Среда, 10 июля

76

Вигнале. Встретились на Саранди. Выхода не оставалось, пришлось

выслушать его излияния. Вид у него был несчастный, я потерял в какой-то момент

бдительность, и в результате мы очутились у стойки с чашечками кофе в руках.

Громким голосом — обычная его манера вести доверительные беседы — Вигнале

поведал мне дальнейшие перипетии своей идиллии: «Ну до чего же не везет, черт

побери! Жена нас застала, можешь представить? Не то чтобы уж совсем, как

говорится, в разгар преступления. Мы только целовались. Но ты не представляешь,

какой крик подняла моя благоверная. В ее доме, под ее кровом, мы, которые едим ее

хлеб. И я, ее муж все-таки, чувствовал себя просто жалкой букашкой. Эльвира же,

наоборот, отнеслась к делу очень даже спокойно и тотчас придумала шикарное

объяснение: она и я всегда были словно брат с сестрой, мы поцеловались по-

родственному, ничего особенного. Тут я понял, что ко всему я еще и кровосмеситель,

а супруга между тем орет на чем свет стоит. «Не думайте, что вы хорошо устроились,

— кричала она, — что я буду помалкивать, как твой недоделанный Франсиско». И тут

же кинулась к теще, к соседям, к лавочнику. Через два часа весь квартал уже знал,