Передышка

что «эта стерва» пыталась отбить у нее мужа. Эльвира же со своей стороны весьма

энергично заявила мужу, что ее оскорбляют и она больше ни одной минуты не

останется в этом доме. Однако же осталась еще часа на три, в продолжение которых

сделала мне ужасную пакость, в полном смысле слова ужасную пакость. Видишь ли,

Франсиско, он на все согласен, он человек не опасный. Но моя супруга вопила,

кричала, то и дело бросалась на Эльвиру. И та, видимо со страху, знаешь что ей

сказала? И кому, дескать, только в голову придет обратить внимание на такую дрянь.

Ты подумай! Хуже всего то, что благоверную мою эти слова убедили, она сразу же и

утихла. Нет, ты только подумай! Клянусь, этого я Эльвире никогда не прощу! Пусть

убирается куда подальше вместе со своим рогоносцем. Хватит! В конце концов,

знаешь, она вовсе не так хороша, как мне показалось сначала. И потом, я вот что

теперь понял: раз уж я все равно теперь неверный муж, так лучше заведу себе

какую-нибудь помоложе да посвежее и чтоб дома никто ни о чем не догадывался, это

главное, я уважаю святость домашнего очага. И опять же старуха моя — зачем ее

волновать, бедняжку».

Суббота, 13 июля

Она рядом со мной, она спит. Я пишу на листке, нынче вечером вложу его в

77

дневник. Сейчас четыре часа, кончается сиеста.

Я начал сравнивать ее с Исабелью, начал с этого, а кончил совсем другими

мыслями. Вот она здесь, рядом со мной. На улице холодно, а в квартире хорошо,

даже жарко немного. Ее тело почти обнажено, одеяло и простыня сбились на

сторону. Я стал сравнивать ее тело с телом Исабели, как я его помню. Конечно, в те

времена все было иначе. И Исабель не была худенькой, я помню крупную ее грудь,

чуть отвисавшую. И живот — гладкий, плотный. Бедра ее нравились мне больше

всего, я помню их нежную округлость под своими ладонями. И плечи — полные,

бело-розовые. И стройные красивые ноги с чуть заметно вздувшимися венами. Тело,

на которое я гляжу сейчас, нисколько не похоже на то. Авельянеда худа, ее слабо

развитая грудь возбуждает во мне нежную жалость, плечи покрыты веснушками,

живот впалый, детский; бедра ее тоже мне нравятся (или меня вообще больше всего

пленяют в женщине бедра?), ноги же тонкие, хоть и стройные. Но то тело влекло

меня прежде, а это влечет теперь. Обнаженная Исабель была неотразима, едва я ее

видел, желание переполняло все мое существо и я уже не мог думать ни о чем

другом. Обнаженная Авельянеда кажется беззащитной, беспомощной, прелестной,

ее беззащитность трогает до глубины души. Меня тянет к ней, но чувственное

очарование — лишь часть ее прелести, ее притягательной силы. Обнаженная

Исабель была обнаженной женщиной, и только, быть может, влечение к ней было

проще, чище. Обнаженная Авельянеда — человек с ярко выраженной

индивидуальностью. Любить Исабель означало желать ее. Любить Авельянеду —

значит еще и любить ее личность, ибо именно она составляет не менее половины

привлекательности Авельянеды. Я держал в объятиях Исабель, я обнимал ее тело,

откликавшееся на все мои порывы и способное возбуждать их. Когда я обнимаю

худенькую Авельянеду, я чувствую в своих объятиях и ее улыбку, и ее взгляд, ее

манеру говорить, ее нежность, ее стыдливое неумение до конца отдаться страсти и

ее чувство вины за это неумение. Так вот, начал я со сравнений такого рода. А потом

пришли другие мысли, и я приуныл, пал духом. Каким был я тогда и какой я

теперь! Грустно, грустно. Никогда я не был атлетом, боже сохрани. Но где мои

мускулы, где сила, где гладкая, без морщин кожа? А главное, многого тогда не было

из того, что есть, к несчастью, теперь. Есть неровная лысина (слева меньше волос,

чем справа), есть расплывшийся нос, есть складка на шее, редкие рыжеватые

волосы на груди; в животе у меня бурчит, на ногах — вздутые вены и вдобавок

78

неизлечимая унизительная болезнь — грибок. Авельянеде все это безразлично, она

знает меня таким, какой я сейчас, она не видела меня прежде. Но мне-то самому не

безразлично, я смотрю на себя и вижу призрак, оставшийся от молодых моих лет,

карикатуру на себя самого. Зато существуют мой разум, мое сердце, мое мыслящее

«Я», в конце концов; быть может, это что-то возмещает, я же сейчас, наверное,

лучше, чем был во дни и ночи Исабели. Чуть-чуть лучше, не следует слишком

обольщаться. Будем справедливы, будем объективны, будем искренни, черт возьми!

Вопрос: «А что перевешивает?» Господь, если он существует, наверное, там,

наверху, творит крестное знамение с испугу. Авельянеда (о, уж она-то существует

бесспорно) здесь, рядом, она открывает глаза.

Понедельник, 15 июля

В конце концов, может быть, Анибаль и прав: я уклоняюсь от брака оттого, что

боюсь оказаться в дураках, а не оттого, что забочусь о будущем Авельянеды. И

ничего хорошего тут нет. Потому что одно не вызывает ни малейших сомнений — я

люблю ее. Я пишу это для себя одного, так что плевать, если слова мои звучат

банально. Это правда. И точка. И поэтому не хочу, чтобы ей было плохо. Я не

соглашался на брак, ибо совершенно искренне не сомневался, что так ДЛЯ нее