Передышка

Суббота, 20 июля

Бланка подала мне конверт. Читаю письмо: «Старик! Я знаю, ты хочешь

говорить со мной, и знаю о чем. Будешь читать мне мораль, а я не могу слушать твои

проповеди по двум причинам. Во-первых, мне не в чем себя упрекнуть. Во-вторых, у

тебя у самого есть тайная интрижка. Тебя подцепила девочка, я тебя с ней видел, ты,

я думаю, согласишься, что это не самый лучший способ сохранять должное почтение

к памяти мамы. Это в твоем духе — ты всегда проповедовал нравственность, только

не для себя. Мне не нравится твое поведение, а тебе не нравится мое, поэтому

81

лучше мне исчезнуть. Ergo, я исчезаю. Теперь перед тобой открыто широкое поле

деятельности. Я совершеннолетний, не беспокойся. К тому же, надеюсь, мой уход

сблизит тебя с сестренкой и с братом. Бланка знает все (о подробностях можешь

осведомиться у нее), Эстебану я рассказал вчера, зашел днем к нему в контору. Для

твоего спокойствия могу тебе сообщить, что он реагировал как истинный мужчина —

поставил мне под глазом фонарь. Другим глазом я, однако, в состоянии рассмотреть

будущее (не так уж оно скверно, вот увидишь) и кинуть последний прощальный взор

на мое милое семейство, столь правильное и безупречное. Привет. Хаиме». Я

протянул листок Бланке. Она читала медленно, потом сказала: «Он забрал свои

вещи. Сегодня утром». И, вся бледная, поглядела мне в лицо: «А насчет женщины —

правда?» «И да и нет,— отвечал я.— Правда, что я связан с одной женщиной,

совсем юной. Живу с ней. Но неправда, что я оскорбляю твою покойную мать. Мне

кажется, я тоже вправе любить кого-то. И не женюсь только потому, что не уверен,

хорошо ли это будет». Наверное, последняя фраза была лишней. Не знаю. Бланка

сжала губы. Кажется, она колебалась между привычной дочерней ревностью и

простым человеческим сочувствием. «А она хорошая?» — спросила тревожно. «Да,

хорошая», — отвечал я. Бланка вздохнула с облегчением, все-таки она еще верит

мне. Я тоже вздохнул с облегчением, поняв, что пользуюсь доверием дочери. И тут

неожиданно для самого себя я сказал: «Просить тебя познакомиться с ней — это

слишком?» «Я сама хотела тебя попросить об этом», — отвечала Бланка. Я

промолчал, благодарность комом стояла в горле.

Воскресенье, 21 июля

«Может быть, раньше, когда Наше только начиналось, я предпочла бы

замужество. Теперь, по-моему, не надо». Я записываю эти ее слова в первую

очередь, потому что боюсь забыть. Вот что она мне ответила. На сей раз я поговорил

с ней совершенно откровенно, мы обсудили возможности нашего брака со всех

сторон. «Еще до того, как я пришла сюда, в эту квартиру, я поняла, что тебе тяжело

говорить о женитьбе. Ты только один раз произнес это слово, тогда, у дверей моего

дома, и я от души тебе благодарна. С того дня я поверила в тебя, в твою любовь. Но

согласиться на брак не могла, получалась какая-то фальшь, и на ней строилось бы

наше будущее, которое стало теперь настоящим. Если бы я согласилась, тебе

пришлось бы ломать себя, через силу принимать решение, для которого еще не

82

приспело время. И тогда я сломила себя, ведь я же, естественно, в себе была

уверена больше, чем в тебе. Я знала, что, даже сломив себя, не стану на тебя

досадовать; а если бы тебе пришлось это сделать, ты, может быть, стал бы

сердиться на меня немного. А теперь все позади. Я — падшая. Есть что-то

варварское в женщине, вечно стоящей на страже своего целомудрия, а уж если она

решится его потерять, так не раньше, чем получит все необходимые гарантии. Когда

же так называемое «падение» позади, начинаешь понимать, что все это бредни,

старые сказки, выдуманные с одной лишь целью — подцепить мужа. Вот поэтому-то

я и не думаю, что для нас с тобой брак — лучший выход. Самое важное, чтобы нас

что-то связывало, это «что-то» существует, ведь правда? Так вот, не кажется ли тебе,

что пусть лучше нас связывает то сильное, смелое, прекрасное, которое воистину

существует, а не какая-то запись да нудная официальная речь пузатого чиновника. К

тому же у тебя дети. Я не хочу бороться за тебя с тенью твоей жены, не хочу, чтобы

твои дети ревновали ко мне вместо матери. И наконец, о твоем страхе перед

временем: ты боишься, что станешь старым и я начну глядеть по сторонам. Не надо,

не бойся. То, что я больше всего в тебе люблю, не подвластно времени». Она

говорила спокойно, говорила не совсем то, что думала, а скорее то, чего я ждал и

желал. Но как радостно было ее слушать.

Понедельник, 22 июля

Я старательно подготовил встречу, но Авельянеде не сказал ничего. Мы

сидели в кондитерской. Редко бываем мы где-нибудь вместе. Она всегда нервничает,

беспокоится, как бы нас не увидел кто-либо из конторы. Я говорю, что рано или

поздно это все равно должно произойти. И потом, не можем же мы постоянно сидеть

взаперти в своей квартире. Я поднял глаза от чашки, и Авельянеда сразу

перехватила мой взгляд. «Кого ты увидел? Кто-нибудь оттуда?» «Оттуда» означает

из конторы. «Нет, не оттуда. Пришел человек, который хочет с тобой познакомиться».

Она страшно встревожилась, и на минуту я пожалел, что устроил все это.