Перекресток утопий

Ах, многим бы хотелось разделить эти два явления! Однако антикультовая речь Хрущева на XX съезде партии в 1956 году нанесла тяжелый удар не только по сталинизму, но и по социалистической идее в целом: в умах миллионов людей и то, и другое слилось воедино. К чему привел процесс эрозии, начавшийся с того момента, (не исключено, что гораздо раньше) мы видим; завершится он, кажется, нескоро. Впрочем, до перестройки, падения КПСС и СССР еще далеко. Тогда, во второй половине пятидесятых на социализм в нашей стране никто еще всерьез не посягал. Но в головах его сторонников осознанно или неосознанно забрезжила мысль: социализм надо спасать. А вот о том, как это делать, существовали (и существуют до сих пор) две противоположные точки зрения. Одной из них — назовем ее грубо: кондовой стало придерживаться мало изменившееся руководство страны. Да, конечно, пришлось признать ошибки и перехлесты, но партия с культом покончила, и вспоминать о нем желательно пореже, генеральная же линия была правильной, и советский народ с повышенным энтузиазмом будет продолжать развивать все тот же социализм на тех же незыблемых основаниях. В конце концов застывшая позиция и привела КПСС к окончательному поражению: она не сумела порвать с прошлым, не в состоянии этого сделать и ее многочисленные преемницы. Разумеется, общественная атмосфера прояснилась, людей уже не выводили ночами из квартир под белы рученьки, стали во множестве возвращаться реабилитированные узники концлагерей, которым посчастливилось остаться в живых. Вездесущий Илья Эренбург поторопился поймать настроение в повести «Оттепель»

, название которой стало символизировать те дни больших ожиданий.

Более проницательные понимали, что макияжем доктрину не спасти. Как всякая вера в чудо, она могла зиждиться только на энтузиазме, на неутраченной мечте в возможность создания совершенного строя, того самого светлого будущего, за которое было пролито столько крови и которое было подло предано. Но в их представлении рисовался несколько другой социализм, очищенный от крови и грязи. Вскоре его станут называть «социализмом с человеческим лицом», а чех Дубчек даже попробует воспроизвести кентавра на практике. Но разорвать с догмами оказалось не под силу советским руководителям, и они предпочли раздавить «Пражскую весну» танками, тем самым потеряв собственный последний шанс.

Однако пока не то что до перестройки, но и до Праги дело еще не дошло. Правда, уже восставал Будашешт, но на первую ласточку почему-то не обратили должного внимания. Прогрессивно настроенная интеллигенция делает попытку добиться хотя бы сносных условий существования. Рождается мощное течение шестидесятников. Неожиданно для всех одним из составных и существенных частей его стала фантастика, до тех пор уютно коротавшая время в комнате развлечений для детворы.

Предтечей новой фантастики и стал роман Ефремова «Туманность Андромеды»

(журнальный вариант — 1957 год, отдельное полное издание — 1958-ой).

Основная претензия нынешних критиков — шестидесятники старались улучшить социализм, вместо того, чтобы с порога отвергнуть его. Что-то с памятью у них стало, и они дружно забыли, что именно шестидесятники подготовили почву для грядущих перемен, в том числе и для своих грядущих критиков. Но что правда, то правда, хотя опять-таки парадоксальная: на тот момент самыми умными и верными защитниками социалистической, а может, и коммунистической, идеи оказались не напыщенные партийные бонзы, не завравшиеся обществоведы, не путаник Хрущев, а ярые противники сталинизма, народ, настроенный сугубо демократически. Ефремов не был в первых рядах тех, кто отличался отмеченными свойствами. Однако ринулся одним из первых спасать белоснежные, но обильно окровавленные ризы дорогого ему коммунистического царства. Он продолжал верить в то, что ничего лучшего для будущего Земли придумать невозможно, и поставил себе задачей убедить окружающих, что коммунизм — не унылый фаланстер, не принудиловка, а счастливая, красивая и творчески наполненная жизнь для всех. Он создал, может быть, последнюю коммунистическую утопию, в том смысле последнюю, что хотя утопии, конечно, будут сочиняться и в дальнейшем, но, боюсь, эпитету «коммунистическая» придется поискать замену.