Перекресток утопий

Никто не помешал бы Симонову хотя бы и задним числом, по возможности исправить свои романы. Он мог бы успеть. Но и в посмертно изданных записках, подводя итоги жизни на духу перед собой, Симонов так и не смог избавиться от привычки вытягиваться в струнку даже при упоминании имени Сталина. О, он, конечно, сказал немало гневно-справедливых слов о генералиссимусе, но трудно отделаться от впечатления, что мы присутствуем при разговоре адъютанта, который хоть и перемывает косточки начальника, но внутренне все же признает превосходство его превосходительства.

Через Симонова же мы вернемся к фантастике конца 30-х. Герой его «Живых и мертвых»

Синцов «с яростью вспомнил прочитанный два года назад роман о будущей войне, в котором от первого же удара наших самолетов сразу разлеталась в пух и прах все фашистская Германия. Этого бы автора две недели назад на Бобруйское шоссе!»… В злом, но справедливом пожелании Синцова в принципе не было ничего невозможного: Синцов вспомнил конкретное произведение, автор которого в те годы был жив, хотя мне и неведомо, что он делал и о чем думал в первые дни войны. Речь шла о романе Николая Шпанова «Первый удар» (1939 г.). Книга имела подзаголовок: «Повесть о будущей войне». Враг был назван в ней правильно. На этом прогностические способности автора исчерпывались.

Герои Шпанова — авиаторы крупного соединения СБД — скоростных бомбардировщиков дальнего действия. Тема — внезапное нападение гитлеровской Германии и незамедлительный отпор, который дают фашистам советские вооруженные силы, конкретно — воздушные, что происходит следующим образом. Агрессоры нагло рассчитывали проникнуть вглубь нашей территории на 45–70 километров, но были остановлены истребительными частями советского охранения в полосе от двух до четырех километров. Лаконичные военные сводки сообщали:

«В 16 час. 30 мин. 18 августа передовые посты ВНОС обнаружили приближение противника…

В 17 час. 01 мин. начался воздушный бой…

В 17 час. 30 мин. последний неприятельский самолет первой волны покинул пределы Союза…»

Немедленно покидает аэродромы орудие возмездия — сводная эскадра, несколько сот бомбардировщиков. Они делают вид, что летят к Берлину, но главная их задача ликвидировать военно-промышленный комплекс вокруг Нюренберга. Противовоздушные силы Германии оказываются не в состоянии помешать их продвижению. Основное сражение над территорией Германии приводит к тому, что люфтваффе лишилось 350 боевых машин. Наши — четырнадцати. Да, автора бы в июль сорок первого…

Не то, чтобы совсем беспрепятственно, но и без особых осложнений шпановская эскадра добирается до цели и, конечно же, «с поразительной точностью» уничтожает подземные и наземные заводы, электростанции, склады, взрывает плотину… Рейд советских самолетов имел еще одно важное последствие:

«Вода еще журчала на улицах Нюренберга, пламя бушевало в кварталах военных заводов, когда подпольные организации Народного фронта взяли на себя руководство восстанием».

(Между прочим, в довоенном издании романа Павленко революция происходила и в Японии). Наземные подразделения Красной Армии «отбросили первый натиск германских частей и форсируют линию укреплений уже на территории противника». Словом, через 12 часов после начала войны у Германии нет другого выхода, кроме безоговорочной капитуляции. Как видим, фантазия Шпанова превзошла фантазию Павленко.

Правда, под конец автор спохватился: один из героев произносит слова о том, что война только начинается, упоминается всеобщая мобилизация, хотя в обрисованной ситуации не совсем ясно: а зачем она?

В художественном отношении повесть Шпанова, конечно, абсолютный ноль, но как знамение времени — весьма любопытный документ. С одной стороны, пожалуй, больше нигде бодряческие настроения не были доведены до такого абсурда. Прочитанная под верным углом зрения повесть могла бы многим раскрыть глаза на несостоятельность шапкозакидательских доктрин. Беда в том, что тогда трудновато было выбрать верный угол. Если бы автору в 1939 году сказали, что его книга психологически разоружает советский народ перед лицом смертельной опасности, он был бы неподдельно возмущен, как и Павленко. Они, несомненно, считали себя крутыми патриотами, как и нынешние соколы, деятельность которых снова и снова наносит стране неисчислимый вред, и не только ее престижу, но и безопасности, не говоря уже об экономике.

Представить себе заранее то, что произошло в первые месяцы войны было трудно, а может быть, и невозможно. А впрочем! Вот отрывок из подлинного дневника московского девятиклассника Льва Федотова, написанный 5 июня 1941 года: