Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Ответ, надо полагать, был заранее подготовлен. Согласно Кабанову, спрятанный экземпляр романа Гроссман передал Лободе, жившему в Малоярославце. Старый друг автора «несколько лет назад погиб в автомобильной катастрофе. Рукопись продолжала хранить его вдова Вера Ивановна. Когда журнал начал печатать „Жизнь и судьбу“, она решила, что проблем с рукописью нет, и продолжала хранить ее у себя. Только прочитав статью Л. Аннинского, поняла, что авторский текст романа у издателей отсутствует. Тогда-то Вера Ивановна и позвонила на квартиру Гроссмана, где живет до сих пор Федор Борисович. Он тут же забрал рукопись и дал нам знать в издательство».

Эта версия попросту нелепа. А главное, она принципиально отличается от предложенной в кабановских же мемуарах. Согласно интервью главреда «Книжной палаты», вдова Лободы постольку медлила, поскольку была уверена, что издатели располагают источниками текста. Выходит, не прочитай она статью Аннинского, не рассказала б никому о гроссмановской рукописи.

Добавим, что у Лободы — две дочери. Обе знали о рукописи с детства. Им тогда за сорок, политическую ситуацию оценивали адекватно. Вдова тоже. У всех и образование высшее. Имели они представление о том, как публикации готовятся. Статья Аннинского тут ни при чем. Семья гроссмановского друга хранила рукопись не в качестве артефакта, но как материал издания. Нет оснований полагать, будто не догадывались, насколько важен каждый источник текста[176].

Кстати, в интервью Кабанов не сообщил о своем знакомстве с вдовой Лободы. Таких сведений нет и в мемуарах. А ведь событие было б важным. Если бы произошло.

Не было знакомства. Вдова Лободы не рассказывала Кабанову, почему сотрудники редакции «Книжной палаты» увидели гроссмановскую рукопись лишь 14 октября 1988 года. В интервью «Литературной газете» — версия, предложенная Губером.

Семья Лободы не оспорила тогда версию, тиражированную «Литературной газетой». На то хватало причин. Вдова и дочери гроссмановского друга знали Губера немало лет, дискредитировать его смысла не имело, а главную свою задачу они решили: сохранена рукопись арестованного романа, передана редакции. А что с опозданием, так не их вина. Долг исполнен. Полемика же не меняла бы ничего.

Похоже, версию свою Губер сочинил наспех. Что до главреда «Книжной палаты», так ему приходилось соглашаться, ведь обладатель источника текста мог бы обратиться в другое издательство.

Здравому смыслу губеровская версия противоречит. Кабанов это видел, потому двенадцать лет спустя и предложил в мемуарах новое объяснение, хотя бы психологически обоснованное. И тоже неубедительно. Да и трудно было бы придумать в данном случае что-либо убедительное — при минимально критическом отношении.

Но осенью 1988 года корреспондента «Литературной газеты» вряд ли заботила убедительность версии, согласно которой вдова Лободы так долго не сообщала о рукописи. Важнее было другое обстоятельство. Аксиоматически подразумевалось: публикация гроссмановской книги — событие не только литературное.

С литературной же точки зрения существенно было, что Кабанов, рассказывая о новом издании, дискредитировал прежнее, подготовленное в его редакции. Вот корреспондентом и задан вопрос: «Наверное, такое промежуточное, по возможности выправленное издание тоже представляет определенный историко-литературный интерес? Вы даже в каком-то смысле обогатили мировую издательскую практику».

Кабанов принял компромисс. Ответ дал развернутый: «Не знаю, насколько она нуждается в таком обогащении, но наше издание явится неповторимым библиографическим фактом. Публикацию романа мы снабдим соответствующим послесловием: в нем будут приведены рассказ Ф. Губера о найденной рукописи и вся история, связанная с ней. Издательство приняло также решение сразу вслед за выходом книги осуществить второй ее выпуск, сделанный уже целиком по авторской рукописи».

Следующий вопрос подразумевался. И корреспондент его задал, после вежливых оговорок: «То, что рукопись найдена, — замечательно, такое событие трудно переоценить. По ней идет колоссальная работа в издательстве. Но где доказательства, что прибывший из Малоярославца вариант и есть канонический текст, а правка произведена рукой самого Гроссмана? Разве была сделана графологическая экспертиза? С романом происходило так много чудес, что и на сей раз можно усомниться в истинности рукописи, не так ли?»

Терминологически суждения корреспондента некорректны. Во-первых, само понятие «канонический текст» неуместно, когда речь идет о художественной литературе. Применительно к ней в текстологии нет канонов. Во-вторых, графология тут ни при чем. Не собирались же психику Гроссмана исследовать.