Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Впрочем, итоговые выводы оптимистичны. Эткинд заявил: «Изъятие главы 32 из романа „Жизнь и судьба“ в марте 1988 года хочется рассматривать как отрыжку прежней, навсегда миновавшей эпохи „всемирной реакции“. Публикация же этой главы пять месяцев спустя, несмотря на все малые тактические неправды, которыми эта публикация окружена, есть признак стремительно развивающегося процесса оздоровления. Признание того, что общество в самом деле возрождается и диктует издателям свои законы».

Так ли было тогда — другой вопрос. А с точки зрения эдиционной практики существенно, что Эткинд не раз уличил советскую редакцию в подлоге. Нашел улики скандальные.

Он доказал, что редакция «Октября» не только упорно избегает упоминаний о заграничном издании гроссмановского романа, но еще и не может объяснить, какой источник воспроизведен в журнале.

Разумеется, в СССР мало кто прочел статью Эткинда. А вот за границей она была известна многим.

Читатели сами пришли к выводам, неутешительным для редакции «Октября». Не было сомнений, что там использовали как основу публикации не рукописи Гроссмана, а книгу швейцарского издательства. Вот этот текст советские редакторы сокращали и правили, точнее, искажали, сообразно актуальным цензурным установкам.

Поиски источника

Судя по воспоминаниям современников, многие в СССР тоже обнаружили следы цензурного вмешательства в публикации «Октября». Причем самостоятельно их выявили.

Об этом рассказывал, например, писатель и журналист В. Т. Кабанов. В 1987 году он стал главным редактором тогда же созданного издательства «Книжная палата». Тринадцать лет спустя опубликовал мемуарную книгу «Однажды приснилось: Записки дилетанта»[171].

Кабанов, согласно мемуарам, считал первоочередной задачей публикацию так называемой возвращенной литературы. И публиковал — по мере сил и возможностей. Так, в 1988 году выпущено первое советское книжное издание романа «Жизнь и судьба»[172]

.

За основу была взята журнальная публикация. Готовила новое издание, как отметил мемуарист, его жена — «редактор книги Ирина Львовна Кабанова».

Редактором книги она стала по его же просьбе. И причина была неординарной.

Согласно Кабанову, он и жена обсуждали публикацию в журнале «Октябрь». У обоих сложилось тогда «странное впечатление. Роман как будто гениален. Как будто? Вот именно. Ощущение гениальности полное, а подтверждения полного нет. То ли это не отшлифованный, не окончательный еще вариант, то ли рукопись найдена на чердаке, частично съеденной мышами… При этом все, любое — может быть: ведь автора уже нет более двадцати лет».

Имелись в виду не только цензурные изъятия. Еще и редакторское вмешательство — на уровне стиля. Так называемая вкусовая правка. Кабанов подчеркнул: «И все-таки я уже знал, что книгу надо делать. А после наших хождений по лабиринтам журнального текста я и другое знал, — что подготовку книги могу доверить только Ирине. Редакция у нас в издательстве чудесная, но так чуять текст — это совсем другое и редко бывает. К тому же в издательстве план, графики, сроки. Нет, тут необходим сторонний, свободный человек. Свободный, к тому же, в иных, и более высоких, смыслах».

По сути, речь шла о реконструкции гроссмановского текста. Удалении правки вкусовой и цензурной. Для этого и требовался издательству именно внештатный сотрудник, не связанный повседневными редакционными обязанностями и привычным страхом перед самостоятельными решениями. О дальнейшем Кабанов повествовал, не скрывая иронии:

«С Ириной заключили договор. Дальше пошли чудеса.

В редакции „Октября“ ничего по тексту прояснить не могли. Рукописи нет. Она была изъята, арестована и давно пропала.

А с чего же печатали?

„По случайно уцелевшему следу“, как выразился Анатолий Бочаров.

Но намеки были. Даже такой, что есть, мол, где-то во вселенной нечто самиздатовское.

Где?!

Молчат, партизаны».

Вероятно, иронией Кабанов пытался акцентировать явную абсурдность ситуации. Как представитель издательства, он просил у журнала источник текста, и тут выяснилось: просьба невыполнима, а почему — необъяснимо.

Но все же подразумевалось, что редакция журнала действовала в соответствии с законом. Печатать роман можно было только при согласии наследников автора. Таковых — два: вдова и дочь. Соответственно, Кабанов допускал, что кто-либо из них располагал источником текста журнальной публикации.

О переговорах с вдовой Кабанов не упомянул. Что объяснимо: ей тогда почти девяносто лет, часто болела, надо полагать, была практически недееспособна. Значит, переговоры следовало вести только с дочерью Гроссмана.