Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Ах, дорогой, чудесный друг, Иван Александрович!.. Елеем целящим на раны мои явилось нежное письмо Ваше, — слова беспомощны. Как бы праведный Лазарь от лона Авраамля протянул перст к иссохшим устам моим и овлажнил их. И сколько раз аз грешный так именно и рисовал себе Вас: в преисподней огненной пребываю, а Вы — Лазарь на лоне Авраамле, и вопль неслышен мой. Вопль безнадежности, безысходности душевной, — вещное же для меня — мелочи переносимые. И вот, посылает Господь отраду и ободрение. Много испытан, хватило бы на тысячу жизней. В кольце взрывов — 6 бомб упало округ, ближайшие — в 3–9 мтр — а я лежал в постели... и все окна и двери мои б<ыли> сорваны, а я засыпан осколками стекла и поранен сквозь ватное одеяло! Было сие утром 3 сент<ября> 43 г. И было знамение — потом! — на календарном листке 3-го сент<ября>, — оторванном после мног<их> дней, оказался отрывок из очерка моего «Царица Небесная» — из кн<иги> «Лето Господне» — со словами: «спаси от бед рабы Твоя, Богородице...» [446] — и далее. И еще: в миг взрывов,

сквозь искореженные жалюзи из планок деревян<ных>, через миллиметровую щелку — ?! — влетел ко мне снимок с копии изв<естной> картины А. Бальдовинетти — «Дева с Младенцем Иисусом», — сорванный с кнопок, из какой-то развеянной франц<узской> квартиры! — следы кнопок ясны. Это двойное знамение принял я на сердце. И еще было... но и сего довольно: «да веру емлю!»

Растроган до слез, — а я-то думал — исчерпаны! — заботой Вашей. Мне трудно принимать даже и дружеские дары: столько нуждающихся, страждущих и обремененных. Милостив был Господь, дал сил переносить испытания, и даровал душевное укрепление... в творческом забытьи. Весь 43-й год и по 24 авг<уста> 44-го — жил в образах, завершил II ч. «Лета Госп<одня>» — 9 больших глав, самых тяжких для сердца, — болезнь и кончина отца, — завершил осиявшим меня светом и нашел заключительный аккорд! И воспел: «Ныне отпущаеши...» И взрывы не выбили меня из «мечты»! С марта 44-го начал писать II ч<асть> «Путей Небесных», — и вот, в ней утонул... не видно конца-края... — а написано уже свыше 300 стр<а>н<иц>, 24 главы. В ноябре д<олжна> выйти по-франц<узски> 1-ая ч<асть>. И, м<ожет> б<ыть>, «Неуп<иваемая> Чаша». Ее покупали для экрана, но я не отдал: что

показали бы! Таких сил нет, нет и постижения сути моей поэмы. Да и давали-то пустяки, — 100 т<ы>с<я>ч. Ну, без меня пусть... — Еще не видел американского друга друзей Ваших. Но прошу выразить им за меня — пока! — лучшее и нежнейшее, что сердце знает, а Вам, милые, и —

все, что может быть охвачено и вылито всей душой. Вчера, 3 апр<еля>, получил п<ись>мо Ваше. К<а>к я счастлив, что Вы есте, творите, горите, — оба. Сколько раз перечитывал, вчитываясь, книги Ваши, насыщенные образами-мыслями, разгоняющие духовные потемки! Пил от Источника... Когда же, когда познаю уже созданное блеском ума и светом сердца Вашего?! Пустыня, кругом пустыня... — и тургеневское книжное собрание [447]

украдено и увезено куда-то насильником, — где оно? Проснешься ночью, в бессоннице — и чтишь: «Плещма Своима осенит тя и под крыле Его надеешися, оружием обыдет тя Истина Его!..» [448]