Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Дорогой Иван Александрович, недоумеваю и тревожусь: что за причины, — не дождусь от Вас словечка, живого!? а так оно порой необходимо!… что за «вечная мерзлота» и мерзость округ! 4 мес<яца> как не читаю никак<их> газет. Как бы повесил себя в пустоте... но надеюсь привыкнуть «быть с собой». Тоска по родному... Вырвалось стихами... — «Марево»… м<ожет> б<ыть> пришлю... и — «метаморфозой» — «Овидия», для оттяжки... с «аттич<еской> солью». Но не смею обременять Вас, пока не получу от Вас словечка и разрешения моих тревог. Как здоровье Наталии Николаевны? или Вы почему-либо охладели к Ш<меле>ву?… Это было бы мне тяжким испытанием... — я так одинок на свете! Если бы не п<ись>ма О<льги> А<лександровны> и ее участливость ко мне — хоть уйти!.. (Я писал Вам, к<а>к мне было послано.)

На днях получил «швейц<арскую> пос<ыл>ку», от Вас! Осветило и... затревожило: все ни словечка на мои запросы-письма. Горячо благодарю, тянусь, влачусь... живу. Неприбранность в моей жизни ужасная. Терплю. Столько дней теряю на... «хозяйство», а тут еще вот две недели моя старушенция, что приходила дважды в неделю, запропала. Выручает мно-го племянница... — навещает и приводит в порядок мой хаос. Да еще этот недуг... непонятный... изводит. Слава Богу, посылки приходят, но мало что мне подходит... — у меня режим суровый, а то свалюсь, язва моя нет-нет — грозится. Тогда — конец, ежели сорвусь, — бо-ли! А писать охота есть, воображение не ослабнет, воля к работе — горячит...

Вчера — авионный прилет, приветный! Спасибо Вам, друг чудесный, светлый. Писательство наше все — в разброде... в щетине... — я в сторонке. Бунин выпивает регулярно и... порнографит... — явно. Не читаю. Вышла «история русской литер<атуры>» — Тхоржевского, не видал... хоть есть там обо мне, обо всех. Мне советский человек (тот, посетитель!) вчера докладывал «Вас — о, как знает читатель и писатели!…» ссылка на слова Симонова. Еще бы не знать!.. Ремизов печатается в «Советск<ом> патриоте» (от «гостя» узнал). Не видал его мес<яцев> 4–5. Меня искушали... («для сборника»). Нет — у меня —

ничего нет... и не будет. Переписка «Лета Г<осподня>» застряла из-за порчи машинки (все запуталось в нитках, ужасные ленты!). Вчера поправили, чуть... ну, сорвется опять!.. Все израбатывается... но душа моя еще живая.

Все же, перемогаясь всячески, не уповал ни на что. Пьяница к вину тянется, а я... все — «заканчивать надо, лови дни...» — тянусь и тянусь к незавершенному. О ходе книги франц<узской> пока точных итогов нет: лансировать будут в сент<ябре>, теперь — «разъезд». Провинц<иальные> отзывы «критики» приятны пока, но знаю лишь понаслышке от перев<одчи>цы и изд<ательст>ва, случайно... — мне как-то безразлично — дойдет или нет до фр<анцузской> души. Только с матер<иальной> стороны — щекочет — что будет? Выяснится лишь в конце октября... Говорят — нравится, а как идет книга... не знаю и не спрашиваю... — что Бог даст.

Благодарю Вас за все обо мне заботы. Вы не представляете, как я ограблен жизнью, — не видеть Вас, не слышать Вас, не — заряжаться Вами! Вот — важнейшее лишение, первейшее, за утратой моей святой усопшей... Но знаю: она печется обо мне, недостойном, и оттуда. Крепко знаю. Вы не представляете мое одиночество в жизни... оно затеняется, когда я завлечен — пишу... Но очень отрывают ненужные посетители. Тоска по России порой выше пределов крайнего, — до болезни... Вот, в такой-то тоске — стихи, недавно, — впишу, на заключенье п<ись>ма:

МАРЕВО

Вся снеговая-голубая,В ином краю приснишься Ты,Иль яркий день чужого мая

Напомнит мне Твои черты, —

Я, весь в плену воображенья,Воздвигну светлый образ ТвойИ, верный раб отображенья,Весь день живу я, сам не свой.

Так знойный свет в степях ВостокаПокажет марево-обман —Зеркальный блеск и синь потопа —И вмиг развеет как туман.

Была Ты... да? теперь — какая?..Все та же ширь, все та же даль?..Вся снеговая-голубая,

Вся — свет и светлая печаль?…

Пусть Ты совсем другая стала,Чужая вся, и вся — туман...Но лишь бы маревом предстала —Испить чарующий обман.4–5 авг. 1945. Париж. Ив. Шмелев.

Писанье стихом как-то обманывает, дает утишение всяческих болей... вводит в рамки, взнуздывает, вводит, именно, «в мерный круг» — «укороченной уздой». Помните — «Кобылица молодая...»! [670]