Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Я виноват перед тобой, дорогая Олюша, — с 30 ноября не писал тебе. Но если бы ты была на моем месте, тебе было бы понятно, почему это так. Я был в ужасе какого-то оцепенения, будто уже и нет тебя на свете! Твое письмо от 25⁵⁸⁵

придавило меня, — опять больна! — а я, было, возродился, от прежде полученных писем твоих, что камешек вышел, и вот ты совсем здорова. С неделю так было со мной. Наконец, я решился — заставил себя, превозмогая предельную подавленность, — написать маме твоей, 12 декабря

⁵⁸⁶

. Вчера пришла твоя открытка, от 12 же! Боже мой, ты больна, больна… что мы за незадачливые! Горько мне писать, но не могу и таить от тебя, что здоровье мое не налаживается… Только что болей нет… но язва, — знаю, — не зажила… и снова начались отрыжки и… эти две ночи подряд — непроизвольные рвоты. Я так берегусь с пищей, ем только растительно-молочное… все протертое… — и вот, это, очевидно, кислотность, снова спазмы пилора[284], пища застаивается в желудке, бродит, отсюда отрыжки… и — вон. Я выхожу… но так хочется лежать! Нет, уж пусть бы делали операцию. Ну, вот сегодня утром я пошел за молоком, — по воскресеньям Анны Васильевны не бывает, пил чай у Елизаветы Семеновны — с молоком, сухарик и немножко сливочного масла. Вернулся домой, через полтора часа съел жидкое свежее яичко с сухариком. Через 3 ч. тарелку небольшую супа — из манной и протертого картофеля с кусочком сливочного масла и сухарем. И все. И вот, через два часа после супа я чувствую как бы приближение будущей отрыжки и… м. б. — рвоты, ночью. Сейчас поташнивает. Это такое томление, убивает все чувства, и как тут писать! Этой жизни я не вынесу долго, пусть режут, — какой-нибудь конец. Аппетит пропал. Мое оцепенение усугубилось под влиянием противного сновидения, 1 или 2 декабря. — Я стою у камина, где недавно поставили чугунную печурку — еще не топил, у меня топят радиаторы центральные — и сегодня 17 градусов тепла. — И вижу, будто проползла змейка, серовато-телесного цвета. Я хочу найти ее и выкинуть, ищу, и вижу… она обвила мою правую ногу, чуть пониже икры, в два кольца. Я чувствую нажим этих обвивов и доселе… — я хочу взять газету и — чтобы не прикасаться голой рукой, снять змею, под шею взять, тогда не опасно… и — просыпаюсь… Ужасное чувство жути и омерзения…. еще больше придавило меня, я заледенел в оторопи… закостенел. А тут еще ухудшение болезни. Я чувствую, что это ухудшение связано с моими тревогами за тебя и за себя, сознание бесцельности, — не работаю, не могу!! — в тошнотности постоянной! — угнетает и — ухудшает. Я плачу над тобой, моей бедняжке — и бессилен… Я решил ото всего отказаться, в пище и питье, самое аскетичное… — только бы избыть. Заметил: забудусь — и лучше мне. Но теперь пришлось даже от йогурта отказаться. И бросить даже протертое мясо. Я не могу даже есть _с_л_а_д_к_о_е_ яблочное пюре! Хочу завтра пойти к Серову и просить впрыскивать «ляристин», который мне помогал. М. б. с строжайшим соблюдением диеты — поможет: я на все согласен. Теперь жалею, что в 34 г. не было операции… А теперь… спустя 8 лет! — не то сердце. А кругом — смерти, смерти… Но, Олюночка, но что же с тобой-то? опять кровка течет из почки? Ну, все скажи, мне надо знать. Ведь я одурел — окаменел в мысли, что тебя уже нет на свете, вот потому и нет писем, или ты в клинике, тебя оперируют… — и я чего-то ждал… ждал… и мое ухудшение началось. — Я получил две баночки висма-рекс, благодарю. Как я был растроган, озарен твоей лаской… как ты хотела меня питать, так нежно-чутко. О, благодарю, родная моя Олюночка… — я плачу от нежности твоей ко мне, ласка моя! Ну, Анна Семеновна может быть и права, отняли бы на осмотре голландские или французские чины. Но ты-то получила ли хоть пустяки? Со слов А[нны] С[еменовны] понял, что тебе доставлены антигриппал, коробочка конфет, клюквенный экстракт и дрянь-жасмин. Не могла — не захотела А[нна] С[еменовна] доставить тебе «душистый горошек» Герлэна! Вернули ли тебе по крайней мере — твои чудесные припасы… А[нна] С[еменовна] восторгалась какими-то глазированными фруктами — «такие по виду чудесно-аппетитные»! Видишь, теперь мне ничего этого уже нельзя… — О, целую твои заботливые ручки, твое сердечко… о, неясная, светлая моя! — вечная ты моя — за что мы такие незадачливые!? _Т_а_к_ чудесно найти друг-друга и _т_а_к_ томиться..! Да, получил твое письмо с рассказом о «Яйюшке», спасибо, роднушечка. Не томи себя мыслями обо мне: у меня все есть, нужды в деньгах не было и нет, многого мне теперь не нужно. Курю одну папиросу в день, деля ее на 3 части! Попробую есть теперь в каждый прием очень мало… есть через два-три часа, не наполняться. Но довольно о себе, о болезни… 4 дня — и день станет прибавляться. Это мое чтение меня свалило, надорвался. — Через силу пишу, рассказ «Именины». — Из «Лета Господня». Надо еще дать к русскому Рождеству в Берлин — отработать аванс — и за-чем взял?! — хочу дать «Рождество в Москве», рассказ москвича, — показать праздник материального и духовного изобилия, — для российских читателей, которые этого не знают. Смогу ли, за эти два-три дня..? — когда тошнота все. — Я измучился, не зная ничего о тебе. Ты хоть от Меркулова что-то получила обо мне… а я в неизвестности мучительной… Ты молода, сильна, ты _д_о_л_ж_н_а_ преодолеть недуг. Верь, преодо-ле-ешь! будешь радостна. Я, я еще не теряю надежду как-то хоть немного выправиться… а ты — ты должна жить твердой надеждой! по-мни!! Ты должна сказать _с_в_о_е, у тебя так много… и дара, и _о_п_ы_т_а, и — _г_л_а_з_а. Все твои чувства, средства творческие — очень тонки, богаты, огромны! Оля, помни, и — веруй. Не поддавайся унынию. Я было думал писать о визе в Швейцарию, чтобы окрепнуть в санатории и лучше питаться, но эти дни показывают, что мне лучше дома, — куда я, больной, двинусь, если бы даже и разрешили! Ивик в университете, на математическом и еще на факультете «русского языка и словесности», как и его невеста. Заходят, ласковые, жалеют «дядь-Ваничку нашего». Юля — предел ласки. — Племянник нашел меня. Он в Германии, на службе, в «ландгест ютц»[285]. Надеется, что будет возможность повидать меня, в Париже. — 21 декабря. Ночь почти спокойная, отрыжки не было, т. к. я питание свел к самой малости. Но есть небольшие боли в дуодени. Странно, язык совершенно чистый! Сегодня пойду к С[ерову] впрыскивать ларистин. Сейчас, в 2 ч. дня должен ехать в город по делам. Милка моя, когда получишь письмо, день уже прибавился! Как я люблю этот поворот! — как бы рождение надежд!