Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

не могу понять, почему от тебя так долго нет писем. Я волнуюсь. Пишу эту открытку очень наскоро, чтобы не заставить тебя долго ждать вестей от себя, т. к. мне сегодня вернули 2 письма заказных к тебе (от 27-го и 4-го)[283]. Я воображаю, как и ты волнуешься, не получая от меня так долго. Постараюсь на днях написать и ответить тебе. Надо будет просмотреть недосланные эти 2. Я писала их лежа, на спине, очень больная, и потому неразборчиво, за это и вернули. Напиши о твоем здоровье! Неужели не понимаешь, что томишь меня. А сил у меня тоже немного. Я возмущена А[нной]С[еменовной], — она даже висмут не взяла и 3 коробочки Bisma-Rex. Только 2 Bisma-Rex взяла. О ней вообще много бы могла сказать! — Получил ли ты от нее хоть 2-то коробочки? Ты до сих пор ни звука об этом. Получил ли ты мое письмо обратное с рассказом о Яйюшке, моей няне? Ты мне никогда не отвечаешь на вопросы, но на эти ответь! О себе нечего сказать… радостного нечего, а о тоскливом что же говорить? Чувствую себя совсем неважно. Доктор отверг версию камня в почке, после анализа.

[На полях: ] Ванечка, прошу, не посылай мне цветов к Рождеству! Прошу!

Целую тебя и крещу. Оля

238

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

17. XII.42

Милый Ваня, вот уже 3-я неделя, как я не имею от тебя никакой весточки. Я очень тревожилась за твое здоровье, предполагая в нем причину твоего молчания. Но от А. Н. М[еркулова] я узнала⁵⁸⁴, что тебе, слава Богу, лучше. Теперь я ломаю голову над тем, отчего ты не пишешь? Какая же причина так мучить меня? И сколько бы я ни думала, я все вернее прихожу к одному выводу, что ты меня забываешь, или забыл, что я тебе не составляю уже того, что была когда-то… Одним словом, я пожалуй должна согласиться с определением Серова, что ты — увлекающийся (ну, хорошо, как художник, не в плохом смысле) и в увлечении говоришь многое, во что и сам свято веришь, а потом это улетает. Но ты должен одно понять, что я — человек, пусть маленький, но все же с душой и сердцем. И мне _н_е_в_ы_н_о_с_и_м_ы_ эти муки. Если бы ты меня любил, то понял бы, что _н_е_л_ь_з_я_ так _и_с_п_ы_т_ы_в_а_т_ь_ человеческое сердце. Нельзя так. Я не могу, я м. б. слишком слаба, но пойми, что я не могу выносить этих полос твоего молчания. Это началось давно. Сперва недели. Регулярность эта… хуже брани.

Если бы ты смог увидеть все то, что творится у меня на душе. И, главное, к чему это? Я молю тебя, серьезно, во имя чего-то, что ты мне раньше писал, — скажи мне лучше прямо, разом, а не томи, не мучай, не заставляй меня выводами доходить до правды. Скажи, если я тебе не нужна, или нужна как «пристяжка» в колеснице. Я в толк не возьму, чем я тебя могла прогневать, или огорчить, что ты бы замолчал. Если работа тебя держит, то 2–3 слова черкнул бы, и я бы не волновалась. Я же не дура и могу понять, если тебе не до меня в работе! Если бы любил ты, то все это понял бы сам… И… где же то вдохновенье, где отображение любви твоей в твоем. Я никак не отразилась у тебя, кроме упреков в болезни, в «сжигании». Я очень скорблю. Господь с тобой. Ольга

Почему ты не хочешь ровной радости друг от друга? Вот именно: тебе она не нужна.

239

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

20. ХII.42 7 вечера